Мэтью Мун, Джозеф Пурграс и другие конюхи и возчики вошли следом за ним с раскачивающимися в руках фонарями, из чего можно было заключить, что они завернули сюда прямо из конюшен, где они с четырех часов утра возились с лошадьми.
- Ну как она, без управителя-то обходится? - поинтересовался солодовник.
Генери покачал головой с горькой улыбкой, от которой вся кожа у него на лбу собралась складками между бровями.
- Ох и наплачется она, и еще как наплачется, - сказал он. - Бенджи Пенниуэйс был, конечно, негодный управитель, нечестный человек, сущий Иуда Искариот. - Он умолк и покачал головой из стороны в сторону. - Вот уж не думал я, за мое старанье, никак не ждал.
Эти загадочные слова были восприняты всеми как горький вывод из каких-то мрачных рассуждений, которые Генери вел сам с собой, молча покачивая головой; на лице его тем временем сохранялось скорбное выражение отчаяния, словно Генери приберегал его для того, что он еще собирался сказать.
- Развалится все, и нам конец будет, или уж я ничего не понимаю в господских делах! - вырвалось у Марка Кларка.
- Упрямство девичье, вот оно что, ничьих советов слушать не желает. Упрямством да суетностью человек своих самых верных помощников со свету сживает. О, господи! Как подумаю об этом, душа надрывается, ну прямо места себе целый день не нахожу.
- Это верно, Генери, я вижу, как ты изводишься, - глубокомысленно подтвердил Джозеф Пурграс, скривив губы в жалостливую усмешку.
- Не всякому мужчине такую бог голову дал, даром что на ней чепец, сказал Билли Смолбери, который только что ввалился, неся впереди себя свой единственный зуб. - И за словом в карман не лезет, и умом где надо пораскинет. Что, не правду я говорю?
- Оно, может, и правда, но без управителя... а ведь ято заслужил это место! - возопил Генери и с видом непризнанного гения скорбно уставился на рабочую блузу Билли Смолбери, словно дразнившую его видением прекрасного, несбывшегося будущего. - Ну что ж, видно, такова судьба. Кому что на роду написано, а Святое писание - не про нас; ты вот делаешь добро, а награды за свои добрые дела - тебе нет и не жди, что тебя вознаградят по заслугам, нет, такая уж наша участь, обман один.
- Нет, нет, в этом я с тобой согласиться не могу, - запротестовал Марк Кларк. - Господь бог - он справедливый хозяин.
- Оно значит, как говорится, по работе и плата, - поддержал Джозеф Пурграс.
В наступившем вслед за этим молчании Генери, словно в антракте, начал тушить фонари, в которых сейчас, при ярком дневном свете, отпала надобность даже и в солодовне с ее единственным крошечным оконцем.
- Дивлюсь я на нее, - промолвил солодовник, - и на кой это фермерше понадобились какие-то там клавикорды, клавесины, пиянины или как их там называют. Лидди говорит, что она себе этакую новую штуку завела.
- Пианину?
- Да. Похоже стариковские дядюшкины вещи для нее нехороши. Говорят, все новое завела. И тяжелые кресла для солидных, а для молодых, кто потоньше, легкие, плетеные стулья; и часы большие, вроде как башенные, на камин ставить.
- А картин сколько, и все в богатых рамах! И скамьи мягкие, чтобы прилечь где, ежели кто выпьет сильно, - подхватил Марк Кларк, - все-то сплошь конским волосом набитые, и подушки на них с каждого бока, тоже из волоса.
- А еще зеркала для жеманниц, да книжки блажные для бесстыжих.
Снаружи послышались громкие, скрипящие шаги; дверь приоткрылась, и кто-то, не входя, крикнул:
- Люди добрые, найдется у вас здесь место ягнят новорожденных притулить?
- Тащи, пастух, найдется, - ответили все хором.
Дверь распахнулась с такой силой, что ударилась о стену, и вся сверху донизу содрогнулась от толчка.
На пороге появился Оук, от него так и валил пар; он был в своей рабочей блузе, подпоясанной кожаным ремнем, ноги его до самых лодыжек были обвязаны жгутами соломы для защиты от снега, четыре ягненка, перекинутые через плечи, висели на нем в самых неудобных позах, и весь он казался воплощением здоровья и силы; следом за ним важно выступал пес Джорджи, которого Габриэль успел перевезти из Норкомба.
- Добрый день, пастух Оук, ну как у вас, позвольте спросить, нынешний год ягненье-то идет? - осведомился Джозеф Пурграс.
- Хлопотно очень, - отвечал Оук. - Вот уж две недели, как я по два раза на дню до нитки насквозь промокаю то П9Д снегом, то под дождем. А нынче ночью мы с Кэйни и вовсе глаз не сомкнули.
- А правду говорят, будто двойняшек много?
- Да, я бы сказал, чересчур. Такой в этом году с ягнением ералаш, коли так и дальше пойдет, боюсь, что оно и к благовещенью не кончится.
- А прошлый год, помнится, на мясопустное воскресенье уже все кончено было, - заметил Джозеф.
- Давай сюда остальных, Кэйни, - сказал Габриэль, - да беги к маткам. Я мигом приду.
Кэйни Болл, парнишка с веселой рожицей и вечно открытым маленьким, пухлым ртом, вошел, положил на пол двух ягнят и тут же исчез. Оук снял висевших на нем ягнят с неестественной для них высоты, завернул их в сено и положил возле печки.
- Вот жаль, нет у нас здесь шалаша для новорожденных, как был у меня в Норкомбе. А тащить таких, чуть живых, в дом - божье наказание. Если бы не ваша солодовня, хозяин, ну право, не знал бы, куда деваться в такой мороз. А вы как сами-то себя нынче чувствуете, друг солодовник?
- Да ничего, не жалуюсь, не болею, вот только разве что не молодею.
- Понятно.
- Да вы присаживайтесь, пастух, - предложил древний служитель солода. Ну как там в нашем старом Норкомбе, что вы там видели, когда за своим псом ездили? Я бы и сам не прочь повидать родные края; да ведь из тех, кого я знал, верно, души живой не осталось.
- Пожалуй, что так. С тех пор там сильно все изменилось.
- А что, правду говорят, будто заведение Дикки Хилла, деревянный-то дом, где он сидром торговал, совсем снесли?
- Да, давным-давно, и коттедж Дика тоже, что повыше стоял.
- Вот оно как!
- А старую яблоню Томпкинса выкорчевали, ту самую, которая одна две бочки сидра давала.
- Выкорчевали? Ну что ты скажешь! Муторные времена пошли, ох, муторные!
- А помните тот старый колодец, что посреди площади стоял, из него теперь такую чугунную колонку с насосом сделали, а внизу этакий сток с желобом из цельного камня.
- Подумать! Как все меняется, и народ совсем другой пошел, чего только не наглядишься! Да и здесь у нас тоже. Вот они, стало быть, сейчас толковали, какие наша хозяйка-то чудеса творит.
- Что это вы про нее такое судачите? - круто повернувшись к компании, вспылил Оук.
- Да ведь это все наши папаши косточки ей перемывают, горда, дескать, да суетна не в меру. А я говорю, пусть себе вволю потешится! Ну что, в самом деле, с этаким-то личиком - да я бы на ее месте, эх, что говорить, губки-то, что твои вишенки.