- Ты причинил зло его отцу? - спросила миссис Мелбери.
- Да, ужасное зло, - ответил муж.
- Не думай об этом хоть ночью, - сказала она. - Пойдем домой.
- Нет, нет, у меня голова горит. На воздухе мне лучше. Я скоро приду.
Помолчав, он сказал отчетливо, так что Марти расслышала каждое слово, что его первую жену, мать Грейс, когда-то любил отец Уинтерборна, но он, Мелбери, отбил ее самым нечестным образом.
Голос Мелбери звучал невесело. Он причинил несчастье сопернику, и хотя тот позднее женился на матери Джайлса, брак этот был не по любви. Мелбери прибавил, что впоследствии нечестный поступок его угнетал, но со временем, когда дети подросли и вроде бы привязались друг к другу, он дал себе слово загладить свою вину, позволив дочери выйти замуж за Джайлса; и более того, он решил дать дочери самое лучшее образование, чтобы искупление было полнее.
- И слова я не нарушу, - заключил он.
- Так в чем же дело? - спросила миссис Мелбери.
- Вот что меня мучит, - сказал он. - Я понимаю, что хочу искупить свою вину за счет дочери, и не могу отделаться от этой мысли. Я часто прихожу сюда и смотрю.
- На что? - спросила жена.
Он взял у нее свечу, наклонился и отодвинул кусок черепицы, который лежал на дорожке.
- Вот след ее ботинка, она пробежала тут за день до отъезда - а было это столько месяцев назад. Когда она уехала, я прикрыл его и сейчас все прихожу сюда и смотрю на него и спрашиваю, почему она должна жертвовать собой за мои грехи и выходить замуж за бедняка?
- Это совсем не жертва, - сказала жена. - Он ее любит, он честный, порядочный человек. Если она не против, так чего еще желать?
- Я ничего особенного и не желаю. Но ведь ей может представиться столько счастливых случаев. Скажем, я слышал, что миссис Чармонд ищет образованную молодую девицу в компаньонки - или как это там называется - для поездки за границу. Грейс для нее - находка.
- Как знать. Лучше уж держаться за то, что есть.
- Верно, верно, - сказал Мелбери, - должно быть, ты права. Надо бы их поженить поскорее и разделаться с прошлым раз и навсегда. - И, не сводя глаз со следа, он вдруг проговорил: - А что, если она сейчас при смерти? Что, если ей больше никогда не ходить по этой дорожке?
- Будь спокоен, она скоро напишет. Пошли, нечего тут ломать себе голову, - сказала жена.
Он согласился, но прибавил, что поделать с собой ничего не может.
- Напишет она или не напишет, я через два-три дня съезжу за ней. - Он прикрыл след черепицей и первым вошел в дом.
Чувствительность, заставлявшая Мелбери оберегать след на дорожке, надо думать, была ему немалой помехой в жизни. Природа правит людьми, никоим образом не принимая в расчет подобные чувства; и когда на старости лет их сердца не защищены от бурь, они "страдают под ударами грома и молний" не меньше, чем слабые лютики [3] .
Марти медленно зашагала домой, мысли ее занимало горе не мистера Мелбери, а собственное.
- Так вот в чем дело, - говорила она себе, - Джайлс Уинтерборн не для меня. Что ж, чем меньше я буду думать о нем, тем лучше.
Она вернулась домой. Соверены по-прежнему выглядывали из-за рамки зеркала. Удерживая слезы, она достала ножницы и стала сосредоточенно и беспощадно обрезать свои прекрасные длинные волосы и раскладывать их прядь к пряди, как показывал парикмахер. На добела выскобленной крышке столика, сделанного из подставки для гроба, они лежали, словно волнистые длинные водоросли на светлом каменистом дне прозрачного ручья.
Из жалости к себе она не отважилась повернуться к зеркалу, зная, что оттуда на нее глянет обезображенное лицо, а это было бы невыносимо; она боялась собственного отражения не меньше, чем богиня ее предков Сиф, когда волосы ее похитил зловредный Локи [4] . Покончив с волосами, Марти завернула их в пакет, потом выгребла из очага головешки и легла спать, не забыв поставить возле себя будильник, сооруженный из горящей свечи и нитки с подвязанным камешком.
Однако эта предосторожность оказалась излишней. Промаявшись без сна часов до пяти, Марти услышала, что воробьи, проснувшиеся в длинных ходах под крытой ветвями крышей, уже спешат к выходам под застреху; тогда она тоже встала и спустилась на нижний этаж.
Было еще темно, но она стала ходить по дому и что-то делать с машинальностью, которой у хозяек отмечено начало очередного дня. Среди хлопот она услышала громыхание фургонов мистера Мелбери, лишний раз подтверждавшее, что дневные труды уже начались.
Марти бросила несколько прутьев на еще горячие угли очага, и они весело вспыхнули, отчего на стену упала сильно уменьшившаяся тень ее головы. Кто-то в это время подошел к дверям дома.
- Вы не спите? - спросил хорошо знакомый ей голос.
- Нет, мистер Уинтерборн, - ответила Марти, натягивая на голову большой чепец, полностью скрывший опустошительную работу ножниц. - Входите!
Дверь распахнулась, и на рогожку у входа ступил человек, равно не похожий ни на юного влюбленного, ни на зрелого дельца. Взгляд его изобличал скрытность, очертания губ - сдержанность. Он держал фонарь на длинной проволочной ручке, который, раскачиваясь, отбрасывал узорчатые блики на еще темные стены.
Уинтерборн объяснил, что зашел по пути сказать, чтобы ее отец не спешил с работой, пока нездоров. Мистер Мелбери подождет еще неделю, а сегодня они поедут в город налегке.
- Работа готова, - сказала Марти. - Она в сарае.
- Готова? - повторил он. - Значит, ваш отец не так уж болен и может работать?
Марти ответила уклончиво.
- Если вам по пути, я вам ее покажу, - добавила она. Они вышли из дому и пошли рядом; свет из отверстий для воздуха в крышке фонаря огромными кругами отражался в тумане над головой и, казалось, доставал до низкого полога небес. Им нечего было сообщить друг другу, и они молчали. Трудно представить себе более обособленных, замкнутых людей, чем эти двое, шагавшие рядом в безлюдный предрассветный час, когда тени в природе и душе становятся особенно темными. И все же, если подумать, их уединенная прогулка входила крохотной крупицей в повседневные дела, занимающие человечество от Белого моря до мыса Горн.