— А мне ведь позарез нужно с вами идти! Может, это шанс мой, такой один раз за всю жизнь дается!
— Какой шанс? Ты о чем, майор?
— Да неважно! — махнул рукой Кошкин. — В общем, так, товарищ Петренко. Я принял решение. Иду с вами. Но если вернемся живыми — ты об этом, пожалуйста, молчи. Как человека тебя прошу, ладно?
«А может, он и ничего парень, — подумал Тарас, вытирая бритву о полотенце и пряча ее в кожаный чехольчик. — Кто сказал, что раз особист — значит непременно сволочь?»
Вслух он сказал:
— Ладно, майор. Но если за пятнадцать минут не соберешься — выходим без тебя, ясно?
Конечно, ничего у них не получилось.
Не могло получиться. Вокруг Коло-Михайливки было сосредоточено столько сил, что прорваться к ней не смогла бы и танковая бригада. А Тарас взял с собой всего двадцать пять человек — правда, самых лучших. Вести больше посчитал неправильным — передвижение крупных групп легче засечь, да и стоявшая перед ним задача не требовала участия всех бойцов отряда. Потрепать врагу нервы можно и так.
Удивительным было скорее то, что им удалось добраться до Пятничан. По железной дороге время от времени проезжали патрули на дрезинах, но от них люди Тараса научились прятаться уже давно. Лежали в грязи, накрывшись зелеными плащ-палатками, пока лязг дрезины не затихал в отдалении. А потом оказалось, что в яблоневом саду на окраине Пятничан стоит зенитная батарея, о которой ничего не знал даже Кошкин, и по дорогам туда-сюда снуют мотоциклы с автоматчиками в черной форме. Тарас в бинокль разглядел, что погоны их сверху были закрыты клапанами.
— Это что за клоуны? — спросил он Кошкина. — На армейцев вроде непохожи. Гестапо?
Майор сплюнул.
— «Великая Германия», — ответил он. — Эсэсманы. Дерутся, как черти. Раньше их тут не было.
Тарас вновь подивился про себя осведомленности особиста, но говорить ничего не стал. Прикинул, что незамеченными мимо черных эсэсманов они к балке не проберутся, и решил двигаться на юг, к Бондарям. Повсюду на дорогах стояли усиленные посты охраны, но один боец из местных знал тропку через топи, которые немцы считали непроходимыми. До Бондарей добрались уже на рассвете, мокрые, вымазавшиеся в болотной тине, уставшие до свинцовой дрожи в ногах. Стоявшее на берегу реки село казалось вымершим — не мычали коровы, не пели петухи, не слышно было скрипа дверей и хлопанья раскрывающихся навстречу утру ставней. Партизаны осторожно заглянули в один дом — пусто, в другой — то же самое. Посреди села на столбе висела фанерная доска с криво намалеванными русскими буквами: «Всем жителям деревни явиться к 10.00 на берег для последующего переселения. Администрация». Над этой доской висела аккуратная жестяная табличка с ровной немецкой надписью: «Sonderzone. Schutzgebiet».
— Чего написано? — спросил Тарас у майора.
— «Особая зона, охраняется». Жителей выселили… — Майор повел головой, оглядываясь. — Интересно, где ж у них тут наблюдательный пост?
— Найдем, — буркнул Тарас. С обещанием он поторопился — где бы ни прятались фашистские наблюдатели, партизан они засекли первыми.
С двух сторон по бойцам хлестнули пулеметные очереди. Ревя мотором, выскочил из-под увитого виноградом навеса мотоцикл с коляской, помчался прямо на Тараса с Кошкиным.
Сидевший в коляске черный эсэсовец поливал их огнем из автомата. [1] В руке майора мгновенно оказался пистолет с коротким дулом, плюнул пламенем. Эсэсовец схватился за плечо и начал медленно выпадать из коляски. Секундой позже Тарас срезал водителя — мотоцикл проскочил мимо них и врезался в нарядный зеленый штакетник. Партизаны рассыпались по улицам села, ведя огонь по вторым этажам домов, где засели пулеметчики.
— Все, майор, — крикнул Тарас, на бегу стреляя в выскочившего из переулка рослого патрульного. — Надо отходить!
— С хрена ли! — рявкнул где-то за спиной Кошкин. — Сейчас этих сук в землю вобьем и дальше двинемся!
И вбили ведь! В Бондарях фашистов, к счастью, было немного — вряд ли больше дюжины. Тарас потерял пятерых своих людей, но из черных эсэсманов не ушел никто. Кошкин, легко раненый в руку, снова скалился во все тридцать два зуба.
— Теперь прямой дорогой на Коло-Михайливку! Отсюда до нее рукой подать. Дадим сволочам прикурить!
До Коло-Михайливки от Бондарей было действительно недалеко. Дорога поднималась на холм, ныряла в ложбину и вновь взбиралась в гору — вот и все дела. Беда в том, что по дороге двигаться нельзя было ни в коем случае, а по полям — можно, но только в темноте. Пошли через лес, надеясь выбраться из него уже где-то в окрестностях загадочного объекта. Не вышло — к полудню лес кончился, начались вырубки. Тарас осторожно взобрался на гребень, на котором когда-то росли высоченные красивые сосны, достал бинокль… и опустил его.
Все было ясно и без бинокля. По полю, лежавшему между вырубками и Коло-Михайливкой, двигались на него танки — штук десять. Легкие, вооруженные пулеметами, а не пушками, но — танки. А по бокам от танков шли черные эсэсманы, и было их за сотню. Лаяли, рвались с поводков овчарки. Рычали моторы. Плыли над полем густые облака пыли.
Выматерился неслышно подошедший сзади Кошкин.
— Уходить надо, — снова сказал ему Тарас. — Сомнут нас, майор.
Молчал особист, скрипел зубами от злости. Так ничего и не ответил Тарасу.
— Уходим, — приказал Тарас, вернувшись к отряду. — Идем к реке, будем перебираться на тот берег.
Там их и зажали — у самой воды. С одной стороны — прочесывающие лес солдаты с овчарками, с другой — обошедшие лесной массив легкие танки. А потом по реке подошли моторные катера и обрушили на партизан такой шквал огня, какого, наверное, не видели и в аду. Тарас ушел в камыши и оттуда подстрелил пулеметчика на одном из катеров, но на этом его счастье закончилось. Катер басовито ухнул в ответ, зеленая илистая вода перед самым лицом Тараса встала стеной и ударила его мокрой тяжелой ладонью. Небо качнулось над ним, а потом надвинулась непроглядная чернота.
Но он не умер.
Он понял это, когда пришел в себя на дощатом полу сарая. Ребра отзывались острой колющей болью каждый раз, когда Тарас пытался вздохнуть, глаза заплыли и почти ничего не видели.
Кто-то склонился над ним, взял за подбородок рукой в черной кожаной перчатке (кожа почему-то была очень холодной) и что-то пролаял по-немецки.
— Не понимаю, — хотел сказать Тарас, но только хрипло закашлялся. Ему показалось, что ребра по одному засовывают в мясорубку. Рука в перчатке брезгливо отдернулась.
— Он не понимает по-немецки, герр Доннер, — объяснил другой голос, жирный и вкрадчивый. — А по-русски ты понимаешь, большевистская сука?