– Абсолютно недостаточно. Иначе я не стал бы задавать таких вопросов.
– Черт, док, я правда не знаю... Раньше, еще когда я была моделью... мы с девочками делали кое-какие вклады в инвестиционные фонды, но потом... Вы же знаете, что было потом, Сол...
Потом к власти пришло Белое Возрождение. Права граждан Федерации неанглосаксонского происхождения были ощутимо урезаны: в частности, они потеряли право свободно распоряжаться своими вкладами в национальные фонды. Когда Дану взял под свое крылышко Фробифишер, его адвокаты провели какую-то хитрую операцию по установлению опеки над ее финансами; в результате Дана, в отличие от своих старых подруг, ничего не потеряла, но контроль над деньгами все равно был сосредоточен в руках ее босса. Поэтому вопрос доктора застал ее врасплох.
– Ты должна осторожно выяснить, какими средствами располагаешь. Может быть, удастся оформить кредит, хотя, как я понимаю, тебе это будет непросто. В любом случае у нас еще есть время. Компьютер показывает, что если те изменения, о которых мы говорили, действительно начнутся, то случится это не раньше чем через полгода. К тому же вполне вероятно, что тревога окажется ложной.
Дана одним глотком допила джин.
– Спасибо, Сол. Я не забуду вашу заботу... никогда. – Она легко вскочила на ноги, снова становясь самой собой – блестящей, уверенной в себе Даной. – Все, полетела обрабатывать Роберта.
Старый доктор осторожно взял ее тоненькую горячую руку и прикоснулся к ней пергаментными губами.
В этой стране никто не целовал женщинам руки. Но Соломон Голдблюм родился в семье эмигрантов из Польши, и дед его, тоже доктор, помнивший еще шикарную жизнь довоенной Варшавы, научил его многим вещам, о которых здесь никто и понятия не имел. Соломону Голдблюму было жаль Дану. Богатый опыт подсказывал ему, что ни на какие кредиты этой словацкой девочке – существу третьего сорта в жесткой иерархии Белого Возрождения – рассчитывать не приходится. Но, с другой стороны, девочка была воспитанницей самого Роберта Фробифишера, а имя Высокого представителя Совета Наций могло перевесить любые контраргументы. Посмотрим, сказал себе старый доктор, в конце концов, бог любит молодых и красивых...
Когда за Даной закрылась дверь, он включил монитор внешнего обзора. Серебристый вингер Даны стоял на VIP-площадке на крыше клиники. Голдблюм ждал. Вот на экране появилась стройная девичья фигурка в обтягивающих брючках, вот раскрылась мембрана вингера, пропуская ее в кабину... Машина снялась с места мягко и плавно, и доктор с облегчением покачал головой. Самообладание у девочки отменное, чувствуется суровая школа Фробифишера.
Когда вингер Даны исчез из сектора обзора, скрывшись за стеклянными башнями Манхэттена, Голдблюм активизировал компьютер. Поверхность рабочего стола засветилась, и мягкий дружелюбный баритон сказал:
– Боюсь, я был прав, док. Анализ внешних реакций и тест на алкоголь показывают, что пациент находится в состоянии перманентного нервного стресса, что повышает вероятность скачкообразного распада в два – два с половиной раза. Рекомендую интенсивную антистрессовую терапию с помещением пациента в искусственную среду типа фата-морганы и месячный курс транквилизаторов. Больше витаминов, солнечного света и секса. В результате прогнозирую снижение вероятности распада до пятнадцати-двадцати процентов. Ваши комментарии?
– Расскажи это ее боссу, – вздохнул Голдблюм.
Хьюстон, Техас, Объединенная Североамериканская Федерация,
26 октября 2053 г.
Сидя в бронированном коконе королевских апартаментов, Тамим ас-Сабах шептал про себя слова хадиса блаженного Абу Хурайры: «Если начинается Рамадан, то раскрываются врата рая,
закрываются врата ада и накладываются оковы на Сатану и слуг его». Рамадан – месяц поста, милости и прощения. Простим же каждого, кто причинил нам зло словом или делом... Отстранимся же от всего, что мешает творить добро в этот месяц Добра...
Рамадан давно уже начался, в который раз сказал себе Тамим ас-Сабах. Близится Ночь могущества, Ляйлятуль-кадр, когда поклонение Аллаху значит больше, чем в течение тысячи месяцев. А ты, ничтожный, приближаешься прямо к разверстым вратам Ада. Неужели мудрый Абу Хурайра (да будет доволен им Аллах!) ошибался? Силы преисподней могущественны как никогда... кто способен остановить железную поступь темного воинства? Уж, во всяком случае, не ты, жалкая тень величия чужих предков... Тонкие пальцы ас-Сабаха прикоснулись к бриллиантовому символу династии Саудидов, украшавшему его парадный костюм. Когда-то перед алмазным сиянием склонялись сильные люди Востока и Запада. Короли Аравии играли судьбами мировых рынков, покупали военную поддержку сверхдержав, свергали и приводили к власти диктаторов... Все осталось в прошлом. Бриллиантовая реликвия Саудидов пережила их славу. К тому же сейчас она позорнейшим образом сверкала на недостойной ее груди. Тамим ас-Сабах чувствовал, что символ династии жжет его кожу сквозь дорогую белую ткань королевского облачения. Пусть даже сам Тайный Имам благословил его на этот маскарад, ложь остается ложью. Кто продолжает лгать и лжесвидетельствовать в месяц Рамадан, тот напрасно лишает себя пищи и воды. Путь обмана приводит в ад. Адские врата гостеприимно распахнуты...
Переливчатая трель интеркома заставила его проглотить последние слова хадиса. На инкрустированном слоновой костью столике зажегся перламутровый шар системы внешнего обзора – Юсуф аль-Акмар, министр двора, топтался за дверью, ожидая позволения войти.
Ас-Сабах опустил унизанную тяжелыми золотыми перстнями руку на подлокотник кресла, и трехдюймовая плита биостали мягко ушла в ковер, пропуская гостя. Юсуф аль-Акмар переступил порог, низко наклонив голову – никто из приближающихся к королю не должен поднимать глаза до высочайшего повеления, смотреть следовало в пол. За древней традицией стояло не столько тщеславие, сколько забота о безопасности – убийце сложнее нанести удар, если он не видит точного местонахождения жертвы. Сейчас подобные церемонии потеряли всякий смысл – никто в наше время не убивает королей мечом, – но одной из немногих забот министра двора было неукоснительное соблюдение многочисленных средневековых ритуалов, в том числе и совершенно дурацких.
– Ваше Величество, – провозгласил он торжественно, – мы над Хьюстоном.
Ас-Сабах наградил его долгим изучающим взглядом. Министр двора словно сошел с картинки учебника истории – в таких одеждах щеголяли еще шейхи, оказывавшие гостеприимство Лоуренсу Аравийскому. Грудь в орденах, на самом видном месте американское «Пурпурное сердце» – здешние хозяева по достоинству оценили мужество аль-Акмара, проявленное им в сирийской кампании... Еще в Эр-Рияде Юсуф долго убеждал его надеть все королевские регалии – американцы, мол, с почтением относятся к наградам, – но ас-Сабах отказался наотрез. Бриллиантового знака Саудидов вполне достаточно, королю не пристало кичиться побрякушками, пусть даже и столь благородными, как добытые кровью военные ордена. Теперь, рядом со сверкающим, словно витрина ювелирной лавки, дядей короля ас-Сабах чувствовал себя почти голым. «Знает или не знает?– думал он, глядя на аль-Акмара. – Если знает, то наверняка считает, что я просто боюсь посягать на королевские отличия... Что ж, отчасти так оно и есть. А если не знает? Конечно, король может позволить себе некоторые вольности... в строго очерченных границах... а кому, как не министру двора, знать, где эти границы проходят. Жаль, что нельзя спросить напрямик. ..» Вслух он сказал: