— Что бы изменилось? — недобро щурится генерал. — Ты хочешь сказать, что вы с комиссаром что-то упустили? Пренебрегли какими-то своими обязанностями?
— Нет, сэр, — мрачно ответил я. Действительно, что бы изменилось? Да, мы наверняка бы сильнее нервничали. И, возможно, наделали бы кучу ошибок. Впрочем, какая разница? Ошибались мы или не ошибались, а эмиссар Хаддара по-прежнему гуляет на свободе. А местонахождение груза, который привез для него синьор Патрини, по-прежнему остается для нас загадкой.
— Вот именно. К тому же у меня не было полной уверенности. Мы получили сигнал по линии Европола, а ты ведь знаешь тамошних бюрократов. Сплошные обтекаемые выражения и двусмысленности. Но когда Сёгун прислал к нам Фаулера, я убедился в том, что «ящик» и в самом деле здесь. Фаулер тот еще жук, но профессионал отменный.
— Почему же он до сих пор майор, босс?
— В основном потому, что ему так удобнее. Он обожает полевую работу и ненавидит штабных. Считает их ни на что не годным мусором. Ну и, кроме того, его политические взгляды… ты уже, должно быть, понял, что они собой представляют?
Вообще-то в миротворческих силах Совета Наций существует негласное табу на политические дискуссии — отголосок тех давних времен, когда один офицер-ливанец после горячего спора о законности вторжения США в Ирак расстрелял нескольких своих коллег-американцев, среди которых были женщины. Но отцы-иезуиты учили меня, что политика есть неизбежное зло, разбираться в котором — долг каждого образованного человека.
— Он ультраправый, — отвечаю я. — Религиозный фундаменталист, или как там еще это называется. Скорее всего, католик…
— Нет, — живо возражает генерал. — Фаулер — баптист-пятидесятник. А насчет ультраправого — все верно. Воинствующий консерватор, вот кто он такой. В современной Америке очень сложно сделать карьеру с подобными взглядами. Впрочем, Фаулеру еще повезло — он любимчик самого Сёгуна. А значит, на всех остальных он может смело… м-м… плевать.
— Значит, он прибыл сюда исправлять наши ошибки? Искать «ящик Пандоры»? Можно подумать, мы сами не в состоянии это сделать…
— Не в состоянии, — жестко обрывает меня босс. — Вы с Шеве доказали это во вторник.
— Мадонна! — вырывается у меня. Вообще-то я избегаю упоминать пресвятую деву всуе. — У нас была одна попытка, причем мы не знали точно, что ищем! С каких пор это считается провалом?
Генерал скрещивает короткие мускулистые руки на животе и с интересом смотрит на меня.
— Ты собираешься оспаривать решения Сёгуна?
— Не собираюсь, — огрызаюсь я. — Ладно, босс, считайте, что вы меня пристыдили. Но ведь это же еще не все, правда?
— Не все. Фаулер будет рыть носом землю, только бы найти этот проклятый «ящик». У него неограниченные полномочия, и, уж будь уверен, он ими воспользуется. Сам понимаешь, если он добьется успеха, военная полиция корпуса получит самый болезненный щелчок по носу со времен Лавальери. Поэтому ты должен сделать все возможное, чтобы отыскать «ящик Пандоры» первым.
Очень хочется спросить, почему босс облекает таким доверием именно меня, но я предпочитаю промолчать. Просто гляжу на него печальным взглядом обиженного французского бульдожки и жду продолжения.
— Перед комиссаром будет поставлена аналогичная задача, — успокаивает меня генерал. — Но его я предполагаю оставить в Дурресе, а тебя отправить в Тирану.
— Могу я узнать почему? — официальным голосом спрашиваю я. Шутки кончились. Обойти любимчика самого Сёгуна — миссия почетная, но крайне неблагодарная. Если уж босс собственноручно вкладывает мою голову в пасть льву, пусть по крайней мере объяснит свои резоны.
— Потому что Фаулер наверняка начнет с Дурреса. А я почти убежден, что эмиссару удалось вывезти ящик отсюда. Таким образом, ты получишь фору.
Он рывком отодвигает кресло и встает. Молча меряет шагами кабинет, потом с решительным видом направляется к своим тренажерам. На языке протокола это означает: «Аудиенция закончена».
— Не будете ли вы так любезны, сэр, — спрашиваю я, поднимаясь, — пролить свет на причину такой уверенности? Не сочтите за любопытство, мне важно знать, есть ли у вас какие-то источники информации…
Гремит железо. Босс примеряется к очередному орудию пыток.
— Интуиция, Луис, — с очаровательной акульей улыбкой отвечает он. — Всего лишь старая добрая интуиция.
На следующий день Ардиан проснулся поздно. Сказалось напряжение последних дней — он, обычно спавший очень чутко, будто провалился в темный холодный колодец. Открыв глаза, он понял, что долгий сон не принес облегчения — тело ломило, голова кружилась, во рту стоял мерзкий привкус кошачьей мочи. К тому же пробуждение произошло, против всякого ожидания, не на роскошном Мирином ложе, а на том самом матрасе, с которого ему удалось улизнуть четыре дня назад. Приподняв одеяло, Ардиан с ужасом убедился, что спал совершенно голым. Он даже зажмурился, пытаясь припомнить, что было с ним вчера вечером, но в голове крутились только какие-то бессмысленные обрывки: ходившая ходуном маленькая кухонька Миры, квадратная бутылка коричневого стекла на столе, остро пахнущие ломтики тонко нарезанной бастурмы, нестерпимо яркий свет, бьющий по глазам, и муторное ощущение непоправимой ошибки, чего-то ужасного, такого, после чего и жить уже невозможно.
Он приподнялся на локте — голова немедленно отозвалась тягучей болью — и огляделся. Кровать Миры пустовала. Установка фата-морганы, которую он вчера вроде бы собирался рассмотреть поближе, была выключена. В квартире царила давящая мертвая тишина. «Ушла, — решил Ардиан, и мысль о вчерашней ошибке вновь царапнула душу. — Обиделась и ушла. Но почему же я ничего не могу вспомнить?»
Он застонал — частично от обиды, но главным образом для того, чтобы разрушить эту страшную, застывшую тишину. В то же мгновение на кухне скрипнул отодвигаемый стул и в комнату вошла Мира. На этот раз она была в строгом сером костюме — пиджак с широкими отворотами, белая блузка, юбка до колен. Волосы Мира собрала в пышный хвост, перевязанный голубой лентой.
— Проснулся? — спросила она со странной интонацией. — Как голова?
Голова болела, но Хачкай решил, что жаловаться не станет. Хватит с него и того, что вчера вечером он что-то натворил.
— Нормально. А где моя одежда?..
— Ах, одежда, — усмехнулась Мира. — Извини, она сохнет. Я вчера все постирала — от тебя несло, как от козла. Признайся, ты ночевал на помойке?
Ардиан смутился. Подходя вчера к дому Миры, он даже обнюхал себя — и пришел к выводу, что пахнет вполне прилично. Вероятно, его дезориентировала вонь от тухлой рыбы.
«Тухлая рыба, — в ужасе подумал Ардиан. — Я же выбросил пакет, а пистолет переложил за пазуху! Но сейчас-то я голый, а это значит, что Мира видела оружие!»
Вероятно, эти мысли отразились на его лице, потому что Мира спокойно сказала: