По виду Хенчарда Элизабет-Джейн догадалась, что, согласившись принять участие в танцах, она сделала какую-то ошибку. В простоте душевной она не понимала, какую именно, пока одна малознакомая женщина не объяснила ей этого. Оказывается, ей, как падчерице мэра, неприлично было плясать в таком разношерстном обществе, какое толпилось в танцевальном павильоне.
Уши, щеки и подбородок Элизабет запылали, точно рдеющие угли, — она подумала о том, что ее склонности, очевидно, не достойны ее общественного положения и навлекут на нее позор.
Она почувствовала себя очень несчастной и стала искать глазами мать, но миссис Хенчард, которая меньше самой Элизабет-Джейн понимала, что прилично, а что неприлично, уже ушла, предоставив дочери вернуться домой, когда ей захочется. Девушка вошла в одну, из тех старых, темных, густых аллей, которые походили на своды, воздвигнутые из живых деревьев, и окаймляли город, и тут она остановилась в задумчивости.
Через несколько минут за нею последовал мужчина; он сразу узнал ее, так как на ее лицо падал свет из шатра. Это был Фарфрэ, ушедший оттуда после беседы с Хенчардом, из которой он узнал о своем увольнении.
— Это вы, мисс Ньюсон?.. А я вас всюду искал! — сказал он, преодолевая чувство грусти, навеянное на него разрывом с хозяином. — Можно мне проводить вас до угла?
У девушки мелькнула мысль, что это, чего доброго, тоже неприлично, но она не стала возражать. Они пошли вместе сначала по Западной аллее, потом по Крикетной, и наконец Фарфрэ нарушил молчание:
— Похоже на то, что я скоро отсюда уеду.
— Почему? — нерешительно спросила Элизабет-Джейн.
— Да… так просто, по деловым причинам… только и всего. Но не будем об этом говорить… все к лучшему. А я надеялся потанцевать с вами еще разок.
Она сказала, что не умеет танцевать… как следует.
— Умеете! Приятно танцевать не с теми, кто выучился делать па, а кто чувствует танец… Боюсь, что, затеяв эти танцы, я рассердил вашего отчима! А теперь мне, быть может, придется уехать на край света!
Девушке эта перспектива показалась до того грустной, что она невольно вздохнула, но так, чтобы ее спутник ничего не заметил. Темнота склоняет людей к излияниям, и шотландец (быть может, он все-таки слышал вздох девушки) продолжал в порыве откровенности:
— Если б я был богаче, мисс Ньюсон, и если бы ваш отчим не рассердился на меня, я вскоре спросил бы вас кое о чем… да, спросил бы вас сегодня же. Но не смею!
О чем он хотел спросить ее, он не сказал, а она по неопытности не догадалась поощрить его и промолчала. Так, робея друг перед другом, шли они по земляным валам, пока не достигли конца Крикетной аллеи; через двадцать шагов кончились ряды деревьев, уже видны были перекресток и уличные фонари.
Тут молодые люди остановились.
— Я так и не узнал, кто это подшутил над нами, послав нас тогда в дарноверский амбар, — начал Дональд своим воркующим голосом. — A вы узнали, мисс Ньюсон?
— Нет, — ответила она.
— Интересно, с какой целью все это было подстроено? — Должно быть, шутки ради.
— А может быть, и нет. Может быть, кому-то хотелось, чтобы мы постояли там, подождали и поговорили друг с другом? Ну что ж! Надеюсь, кэстербриджцы не забудут меня, если я уеду.
— В этом я уверена. Мы не забудем вас! — отозвалась она серьезно. — Мне… мне жаль, что вы уезжаете.
Они подошли к месту, освещенному фонарем.
— Ну, я об этом еще подумаю, — сказал Дональд Фарфрэ. — И я не стану провожать вас до дому, а попрощаюсь с вами здесь, не то ваш отчим еще больше рассердится.
Они расстались: Фарфрэ повернул обратно в темную Крикетную аллею, а Элизабет-Джейн пошла по улице. Сама того не сознавая, она пустилась бежать и бежала что есть сил до самого дома. «О господи, что это со мной?» — подумала она, оборвав свой бег и еле переводя дух.
Войдя в дом, она принялась раздумывать о значении загадочных слов Фарфрэ, сказавшего, что он хочет, по не смеет спросить ее о чем-то. Элизабет, девушка молчаливая и наблюдательная, давно заметила, как растет его популярность среди горожан, и, уже зная натуру Хенчарда, не раз опасалась, что дни Фарфрэ в роли управляющего сочтены; поэтому их разрыв почти не удивил ее. Но, может быть, думала она, мистер Фарфрэ все-таки останется в Кэстербридже, вопреки своим словам и несмотря на увольнение? И тогда, по тому, как он поведет себя, ей, возможно, удастся разгадать его таинственные намеки.
На следующий день подул очень сильный ветер, и, гуляя по саду, Элизабет нашла обрывок черновика какого-то делового письма, который был написан рукой Дональда Фарфрэ и попал в сад из конторы, перелетев через стену. Она унесла в дом этот ненужный клочок бумаги и принялась срисовывать с него буквы, восхищаясь почерком Дональда. Письмо начиналось словами «Дорогой сэр», и, написав на отдельном клочке бумаги «Элизабет-Джейн», девушка наложила его на слово «сэр», так что получилось: «Дорогой Элизабет-Джейн». Когда она пробежала глазами это сочетание слов, на щеках ее вспыхнул румянец и всю ее бросило в жар, хотя никто не застал ее за этим занятием. Она быстро разорвала бумажку и выбросила ее. После этого она успокоилась и посмеялась над собой; прошлась по комнате и снова засмеялась — не весело, а скорее печально.
В Кэстербридже скоро разнесся слух, что Фарфрэ и Хенчард решили расстаться. Элизабет-Джейн так страстно хотелось узнать, уедет мистер Фарфрэ из города или нет, что это начало ее беспокоить, ибо она уже не могла больше обманываться и скрывать от себя, почему ей этого хочется. Наконец до нее дошел слух, что Дональд не собирается уезжать. Один купец, который вел торговлю теми же товарами, что и Хенчард, но очень мелкую, продал свое дело Фарфрэ, и тот решил на свой страх и риск открыть торговлю зерном и сеном.
Сердце Элизабет-Джейн затрепетало, когда она узнала об этом событии, означавшем, что Дональд намерен остаться; и все же, думала она, если бы он хоть немного любил ее, неужели он решился бы обречь на неудачу свое сватовство, начав конкуренцию с предприятием мистера Хенчарда? Конечно, нет; стало быть, разговаривая с нею так ласково, он, очевидно, просто поддался случайному побуждению.
Ей хотелось узнать, не внушила ли ее красота в тот вечер, на танцах, лишь скоропреходящую любовь с первого взгляда, и она, как тогда, надела кисейное платье, спенсер, открытые туфли, взяла в руки зонтик и стала перед зеркалом. Отражение, смотревшее на нее, было, по ее мнению, как раз таким, какое способно возбудить мимолетный интерес, но не больше. «Достаточно хороша, чтобы вскружить ему голову, но недостаточно, чтобы вскружить надолго», — сказала она себе трезво и, упав духом, решила, что теперь Фарфрэ уже понял, как неинтересен и зауряден внутренний мир, скрытый за этой привлекательной внешностью.
С этих пор. всякий раз как сердце ее тянулось к молодому шотландцу, она говорила себе, горько подшучивая сама над собой: «Нет, нет, Элизабет-Джейн… такие мечты не для тебя!» Она старалась не встречаться с ним и не думать о нем, и первое ей удавалось довольно хорошо, а второе — не совсем.