— Пожалуй, это как раз то, что мне нужно.
Где-то в его мыслях больно отозвались слова: "Мой прежний друг"; Джуд знал, что Сью называет так своего бывшего товарища из университета. Хотелось бы знать, говорила ли она о нем Филотсону?
— Очень интересно Евангелие от Никодима, — продолжала Сью, стараясь отвлечь его от ревнивых мыслей, которые всегда легко угадывала. Больше того, они настолько хорошо понимали друг друга, что всякий раз, когда они говорили как сейчас, о чем-нибудь безразличном, между ними шел другой, немой разговор — разговор, чувств. — Оно совсем как каноническое. И даже разделено на стихи, так что кажется, словно читаешь одного из подлинных евангелистов, но только во сне, знаешь, когда все как будто то же и вместе с тем не то. А что, ты по-прежнему увлекаешься такими вопросами? Одолеваешь "Апологетику"?
— Да, занимаюсь богословием, и притом еще усерднее, чем раньше.
Она взглянула на него с любопытством.
— Что ты так на меня смотришь? — спросил Джуд.
— А зачем тебе знать?
— Я уверен, ты можешь рассказать мне обо всем, чего я не знаю в этом предмете. Ты, наверно, узнала кучу всяких вещей от своего дорогого умершего друга!
— Не надо сейчас говорить об этом! — ласково попросила Сью. — Ты будешь да этой неделе работать в той церкви, где выучил этот красивый гимн?
— Наверное, буду.
— Чудесно! Можно мне навестить тебя там? Я могла бы приехать в любой день на полчасика.
— Нет, лучше не приезжай.
— Как? Разве мы с тобой больше не друзья?
— Нет.
— Я не знала… Мне казалось, ты всегда будешь добр ко мне.
— Нет. Не буду.
— Но в чем же дело? Я была так уверена, что мы оба…
Голос ее дрогнул и прервался.
— Сью, иногда мне кажется, что ты просто кокетка, — резко ответил Джуд.
Наступило минутное молчание, потом Сью вскочила с места, и при свете спиртовки Джуд с удивлением заметил, что ее лицо залилось краской.
— Я должна прекратить этот разговор, Джуд, — произнесла она своим прежним, трагическим контральто, — становится слишком темно, чтобы сидеть так вдвоем, да еще после меланхолического гимна страстной пятницы, который вызывает в нас недозволенные чувства… Ни сидеть, ни болтать так нам больше не следует… Да, тебе лучше уехать, потому что ты ошибся во мне! Я совсем не такая, какой ты имел жестокость меня назвать. Ах, Джуд! Право, нехорошо было так говорить! Но я не могу сказать тебе правду. Ты был бы поражен, узнав, как я несдержанна и как страдаю от мысли, что напрасно создана привлекательной, раз мне не предназначено этим пользоваться! У некоторых женщин жажда быть любимой также ненасытна, как и потребность любить, и в последнем случае они часто обнаруживают, что не могут постоянно дарить свою любовь человеку, которому брачное свидетельство, подписанное епископом, дает на нее право. Впрочем, ты слишком прямодушен, чтобы понять меня… Тебе пора идти. Как жаль, что мужа нет дома.
— Жаль?
— Кажется, я сказала это только для приличия! Честно говоря, нисколько не жаль. Как ни грустно в этом признаваться — мне просто безразлично!
Вместо прежних горячих рукопожатий Сью, прощаясь, лишь слегка коснулась его пальцев. Но едва Джуд вышел, как она, явно досадуя на себя, вскочила на парту и распахнула железную раму окна, под которым он проходил по дорожке.
— Джуд, когда тебе нужно выехать отсюда, чтобы не опоздать к поезду? — крикнула она.
Он с удивлением поднял голову.
— Дилижанс уходит на станцию минут через сорок пять.
— Куда же ты денешься на это время?
— Поброжу немного. Или, может быть, посижу в старой церкви.
— Ну и хороша же я — так тебя выпроводила! Ты и так, видит бог, слишком много думаешь о церквах, нечего тебе там делать, да еще в темноте. Стой тут!
— Где?
— Там, где стоишь. Так мне легче с тобой разговаривать, чем в комнате. Ты такой молодец — потерять половину рабочего дня, чтобы приехать ко мне! Ты — Иосиф-сновидец, дорогой мой Джуд. И трагический Дон-Кихот. А иногда ты точно святой Себастьян, который видел разверстые небеса в то время, как его побивали камнями. Ах, друг мой, несчастный мой товарищ, много еще придется тебе страдать!
Теперь, когда их разделял высокий подоконник и Джуд не мог к ней приблизиться, Сью, казалось, готова была на откровенность, которой страшилась, сидя с ним рядом.
— Я все думаю о том, — так же возбужденно продолжала она, — что общественные формы, навязанные людям цивилизацией, соответствуют нашей подлинной сути не более, чем условное изображение созвездий подлинному расположению звезд. Вот я называюсь миссис Ричард Филотсон и живу мирной супружеской жизнью с моей законной половиной. На самом же деле я вовсе не миссис Ричард Филотсон, а одинокая, мятущаяся женщина со странными увлечениями и необъяснимыми антипатиями… Но тебе надо идти, а то опоздаешь на дилижанс. Приезжай еще. Только в следующий раз заходи ко мне домой.
— Хорошо! — согласился Джуд. — Когда?
— Через неделю. А теперь до свиданья!.. До свиданья!
Она протянула руку и с жалостью погладила его по голове — всего раз. Джуд попрощался и исчез в темноте.
Когда он шел по Бимпорт-стрит, ему послышался шум колес отъезжающего дилижанса, и когда Джуд достиг Рыночной площади у ворот Дьюкс-Армз, обнаружилось, что дилижанс действительно ушел. Поспеть на ближайший поезд пешком невозможно, приходилось рассчитывать лишь на следующий — последний в этот вечер поезд до Манчестера.
Джуд побродил по улицам, закусил, но времени оставалось еще около получаса, и, повинуясь безотчетному влечению, пошел по липовой аллее через старинное кладбище церкви Святой Троицы по направлению к школе. Здания ее были погружены во тьму. Сью говорила, что живет напротив в Олд-Гроув-Плейс — доме, который он легко отыскал по ее описанию благодаря его старинному облику.
В одном из окон на улицу, еще не закрытом ставнями, мерцал огонек свечи. Джуд ясно видел комнату, — пол в ней был ступеньки на две ниже мостовой, которая постепенно нарастала в течение столетий, прошедших со времени постройки дома. Сью, видимо, только что вошла и, еще в шляпе, стояла посреди этой не той гостиной, не то приемной, стены которой были обшиты дубовой панелью от пола до потолка, пересеченного огромными резными балками почти над самой ее головой. Массивный камин был отделан лепными украшениями и пилястрами в стиле Жакоб. Столетия действительно всей своей тяжестью давили на молодую женщину, проводившую здесь свои дни. Перед ней была открытая шкатулка розового дерева, из которой она вынула фотографическую карточку. Некоторое время она разглядывала ее, потом прижала к груди и снова положила на место.
Заметив, что ставни не закрыты, Сью со свечой в руке подошла к окну. В темноте она не могла разглядеть стоявшего на улице Джуда, зато ему хорошо было видно ее лицо с явными следами слез на темных, с длинными ресницами, глазах.