Человек праведной жизни, чуждый слабостям,
Не нуждается ни в копье, ни в луке мавров.
Да, некое место вымощено благими намерениями! Все это я глубоко чувствовал; и ты поймешь, как горько я раскаивался, когда, намечая благие пути для других людей, я сам пал.
И он рассказал ей о том периоде своей жизни, когда, терзаемый сомнениями и неразрешенными вопросами, он метался, словно пробка, швыряемая волнами, и, поехав в Лондон, провел двое разгульных суток в обществе чуждой ему женщины.
— К счастью, я скоро опомнился и осознал свое безумие, — продолжал он. — Я не в состоянии был говорить с ней и уехал домой. Больше я никогда не совершал подобных поступков. Но я хотел быть до конца откровенным и честным с тобой, потому-то я и не мог не рассказать тебе об этом. Прощаешь ли ты меня?
В ответ она крепко сжала ему руку.
— Больше мы никогда не будем возвращаться к этому разговору — слишком мучительно было начинать его сегодня. Поговорим о чем-нибудь более веселом.
— О Энджел, я почти рада… потому что теперь ты можешь простить меня! Я еще не исповедалась. Мне тоже есть в чем покаяться… помнишь, я тебе говорила?
— А, совершенно верно! Ну-с, начинай, маленькая грешница.
— Ты улыбаешься, но, быть может, это так же серьезно, как и твоя исповедь, если только не хуже.
— Хуже, пожалуй, не может быть, дорогая.
— Конечно, не может! — радостная, окрыленная надеждой, она вскочила и воскликнула: — Да, моя исповедь не может быть хуже твоей потому, что она такая же! Сейчас я тебе все расскажу.
Она снова села.
Руки их по-прежнему были сплетены. Зола под решеткой камина, освещенная сверху огнем, напоминала песок знойной пустыни. Человеку с воображением мог почудиться алый сумрак дня Страшного суда в этих багровых отблесках, которые ложились на его лоб и руку, играли в прядях ее волос, окрашивали неясную кожу. Гигантская ее тень легла на стену и потолок. Тэсс наклонилась вперед, и бриллианты на ее шее сверкали, злобно подмигивая, словно глаза жабы. Она прижалась лбом к его виску и начала рассказ о своем знакомстве с Алеком д'Эрбервиллем и о последствиях этого знакомства; шепотом, но твердо выговаривала она слова, и глаза ее были опущены.
Ее рассказ был окончен; подтверждены отдельные места, даны объяснения. Тэсс ни разу не повысила голоса, ни одной фразы не сказала в свое оправдание и не плакала.
Но по мере того как развертывался ее рассказ, изменялся, казалось, даже внешний вид окружающих предметов. Огонь в камине весело подмигивал, словно ехидно смеясь над нею и ее несчастьем, каминная решетка лениво ухмылялась — ей тоже было все равно, свет, отражаясь от грелки, целиком был занят разрешением проблемы красок. Все предметы с жутким единодушием снимали с себя ответственность. И, однако, ничто не изменилось с той минуты, как он ее целовал. Вернее — не изменился материальный состав предметов. Но сущность их стала иной.
Когда она умолкла, отзвуки их прежних ласк поспешили спрятаться в дальние уголки мозга, и лишь эхо напоминало о той поре, когда властвовали слепота и глупость.
Клэр вдруг помешал угли в камине; услышанное еще не проникло в глубь его сознания. Разбив головешку, он встал. Теперь он до конца понял ее исповедь. Лицо его сразу постарело. Напряженно задумавшись, он нервно постукивал ногой по полу. Мысли его скользили по поверхности — этим и объяснялись его бессознательные движения. Она знала все оттенки его голоса, но когда он заговорил, тон его был самый спокойный и повседневный.
— Тэсс!
— Я слушаю, любимый!
— Неужели я должен этому поверить? Ты говоришь так, как будто это правда, а ведь ты не лишилась рассудка. Хотя это было бы лучше, но нет, ты не сошла с ума… Моя жена, моя Тэсс! В тебе ничто не подтверждает эту мысль…
— Я не сошла с ума, — сказала она.
— И все же…
Он посмотрел на нее тупо, как будто плохо соображая, и продолжал:
— Почему ты не сказала мне раньше? Ах да! Собственно говоря, ты хотела сказать, но, помню, я тебе помешал!
Эти и другие его слова были лишь случайным лепетом, тогда как душа оставалась парализованной. Он отвернулся, наклонился над стулом. Тэсс последовала за ним на середину комнаты, остановилась и посмотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых не было слез. Вдруг она упала на колени к его ногам и сжалась в комок.
— Ради нашей любви, прости меня, — прошептала она пересохшими губами. — Простила же я тебе это.
И так как он не отвечал, она повторила:
— Прости меня, как я тебя простила! Тебя я простила, Энджел…
— Ты… да… ты простила.
— Но ты меня не прощаешь?
— К чему говорить о прощении, Тэсс? Ты была одним человеком, теперь ты — другая. Господи, можно ли простить или не простить такое чудовищное превращение?
Он запнулся, обдумывая это определение, и вдруг разразился страшным смехом, таким же противоестественным и жутким, как адский хохот.
— Не надо, не надо! Ты убиваешь меня! — вскрикнула она. — Сжалься надо мной, сжалься!
Он не ответил. И, смертельно побледнев, она вскочила.
— Энджел, Энджел! Что значит этот смех? — вырвалось у нее. — Знаешь ли ты, как он мне страшен?
Он покачал головой.
— Я надеялась, мечтала, молилась о том, чтобы сделать тебя счастливым! Я мечтала о том, какая радость для меня дать тебе счастье и какой недостойной женой буду я, если это мне не удастся! Вот о чем я думала, Энджел!
— Знаю.
— Я думала, Энджел, что ты меня любишь — меня, вот то, что во мне! А если ты меня любишь, как же можешь ты так смотреть и говорить? Мне страшно. Я тебя полюбила, и полюбила навеки, как бы ты ни изменился, как бы ты ни был унижен, потому что ты — это ты! И большего я не прошу. Как же можешь ты, любимый мой муж, перестать меня любить?
— Повторяю, та женщина, которую я любил, не ты.
— Но кто же?
— Другая в твоем обличье.
Услышав эти слова, она поняла, что сбылись ее предчувствия. Он видел в ней обманщицу, падшую женщину, принявшую облик невинной девушки. Она поняла, и ужас исказил ее бледное лицо; щеки осунулись, рот приоткрылся. Его жестокое мнение о ней так ее поразило, что она пошатнулась, и он шагнул к ней, собираясь ее поддержать.
— Сядь, сядь, — сказал он мягко. — Тебе дурно, и это вполне естественно.
Она села, не сознавая, что делает, — лицо ее хранило прежнее выражение, и от ее взгляда мурашки пробежали у него по спине.
— Значит, больше я тебе не принадлежу, Энджел? — беспомощно спросила она.