Ощущая чужое страдание не менее остро, чем свое, Тэсс тут же решила прекратить мучения умирающих птиц и, свернув шеи всем фазанам, которых ей удалось отыскать, оставила их там, где нашла, — сюда, несомненно, придут лесные сторожа, когда начнутся вторичные поиски недобитых птиц.

— Бедняжки! А я-то считала себя самым несчастным существом в мире, когда они так мучились! — воскликнула она, и слезы струились по ее щекам, когда, охваченная жалостью, она убивала птиц. — А ведь у меня ничего не болит! Я не изувечена, не истекаю кровью, и у меня остались здоровые руки, чтобы зарабатывать на хлеб и одежду. — Она стыдилась отчаяния, охватившего ее этой ночью: ведь оно было вызвано всего-навсего чувством обреченности перед лицом деспотических законов общества, не имеющих ничего общего с законами природы.

42

День окончательно вступил в свои права, и Тэсс осторожно выбралась на большую дорогу. Но ей нечего было опасаться — вблизи никого не было видно, — и она решительно тронулась в путь. Воспоминание о птицах, молча выносивших смертельные муки, произвело на нее сильное впечатление; она думала о том, что все несчастья в мире относительны и со своим горем она могла бы справиться, если бы у нее хватило сил презирать мнение других людей. Но это было невозможно, раз его разделял Клэр.

Придя в Чок-Ньютон, она позавтракала в харчевне, где несколько молодых парней забрасывали ее любезностями. Почему-то в ней вспыхнула надежда: быть может, и муж когда-нибудь будет говорить ей то же самое! Но в таком случае она обязана не допускать, чтобы за ней ухаживали. Поэтому Тэсс решила изменить свою внешность, чтобы не подвергать себя риску. Выйдя из деревни, она спряталась в кустах и достала из корзинки одно из самых старых своих рабочих платьев, которое не надевала даже в Тэлботейс, не надевала ни разу с тех пор, как вязала снопы на поле около Марлота. Затем ее осенила счастливая мысль: она вытащила из узелка носовой платок и обвязала лицо, прикрыв подбородок, виски и щеки, словно у нее болели зубы. Вынув карманное зеркальце и вооружившись маленькими ножницами, она безжалостно обстригла брови, избавив себя таким образом на будущее время от назойливого внимания, и пошла дальше.

— Вот так чучело! — сказал первый повстречавшийся ей человек своему товарищу.

Услышав эти слова, Тэсс чуть не расплакалась от жалости к себе.

«Только мне все равно! — подумала она. — Да, все равно! Теперь я всегда буду безобразной, потому что Энджела со мной нет и меня некому защитить. У меня был муж, но он уехал и больше никогда меня не полюбит. А я все-таки его люблю и ненавижу всех других мужчин и не хочу, чтобы они меня замечали».

И Тэсс бредет дальше. Она — словно неотъемлемая часть пейзажа, обыкновенная батрачка в зимней одежде — серый короткий плащ из саржи, красный шерстяной шарф, толстые кожаные перчатки, шерстяное платье, поверх которого надета грубая коричневая роба. Каждая ниточка этой старой одежды вытянулась и износилась под хлещущими дождями, палящим солнцем, буйными ветрами. Стерлись с лица следы юной страсти.

Девушки холоден рот

……………….

Кудри скрывает ее

Простая повязка.

Под этой внешней оболочкой — на ней, как не заслуживающей внимания, почти мертвой, лишь на секунду мог остановиться взгляд — скрывалась натура, полная жизни, но для своих лет слишком глубоко познавшая тщету бытия, жестокость страсти и хрупкость любви.

На следующий день погода испортилась, но Тэсс продолжала путь: прямая и очевидная враждебность стихий мало ее смущала, ведь в ней была честность, прямота и беспристрастие. Она поставила себе целью найти работу и пристанище на зиму, а время было дорого. Теперь она знала, что значит временная работа, и твердо решила искать постоянного места.

Так шла она от фермы к ферме по направлению к тому месту, откуда ей написала Мэриэн и куда она думала обратиться лишь в крайнем случае, так как, по слухам, жилось там несладко. Сначала она искала работу полегче, а потеряв надежду найти ее, стала менее разборчивой. Таким образом, начав с ухода за коровами и домашней птицей — это была любимая ее работа, — она кончила тем, что готова была согласиться на самый тяжелый и неприятный для нее труд — полевые работы, от которых при других условиях отказалась бы наотрез.

К вечеру второго дня она поднялась на неровное меловое плато, усеянное полукруглыми холмами — словно здесь возлежала многогрудая Кибела — и отделявшее долину, где она родилась, от той, где узнала она любовь.

Воздух здесь был сухой и холодный, и едва успевал пройти дождь, как дороги снова становились белыми и пыльными. Деревьев почти не было — живые изгороди безжалостно калечились фермерами-арендаторами, исконными врагами деревьев и кустов. Вдали виднелись вершины Балбэрроу и Нетлком-Таута — такие знакомые и дружеские. Если смотреть на них с этого плато, они казались низкими и неприметными, а со стороны Блекмурской долины поднимались словно грозные бастионы. Далеко к югу, за холмами и кряжами, она могла разглядеть ровную, как отполированная сталь, поверхность — это был пролив Ла-Манш.

Перед ней в неглубокой впадине лежала бедная деревушка. Тэсс дошла наконец до Флинтком-Эша, где жила Мэриэн. Другого выхода у нее не было: ей было суждено прийти сюда. Каменистая почва ясно свидетельствовала о том, что ее ждет тут необычайно тяжелая работа, но она не могла затягивать поиски и решила остаться здесь; к тому же начал накрапывать дождь. На окраине деревни стоял домик с далеко выступающим щипцом; и Тэсс, вместо того чтобы поискать приюта на ночь, спряталась под навесом и ждала сумерек.

«Кто бы мог подумать, что я — миссис Энджел Клэр?» — мелькнула у нее мысль.

Стена пригревала ей спину и плечи, и она догадалась, что за этой стеной находится очаг и тепло проникает сквозь кирпичи. Она погрела руки и прижалась к теплым кирпичам щекой, покрасневшей и влажной от дождя. Казалось, стена была единственным ее другом. Ей не хотелось уходить, она могла бы простоять здесь всю ночь.

Тэсс слышала, как, вернувшись после трудового дня, разговаривали обитатели домика, слышала, как гремела посуда, когда они сели ужинать. Но на деревенской улице не видно было ни души. Наконец появилась вдали какая-то женщина в ситцевом платье и летней шляпе, хотя вечер был холодный. Тэсс почему-то решила, что это Мэриэн. И действительно, когда женщина подошла ближе, Тэсс разглядела в сумерках Мэриэн. Она потолстела, стала еще румянее, а одета была гораздо хуже, чем прежде. В былое время Тэсс вряд ли захотела бы возобновить знакомство при таких обстоятельствах, но теперь она была бесконечно одинока и тотчас же ответила на приветствие Мэриэн.

Мэриэн расспрашивала ее вежливо, но как будто была очень расстроена тем, что Тэсс живется не лучше, чем раньше — хотя она и слышала что-то о том, что Тэсс рассталась с мужем.

— Тэсс… миссис Клэр… милая жена милого мистера Клэра! Неужели тебе и вправду так плохо приходится, моя девочка? И почему ты обвязала свое хорошенькое личико? Кто-нибудь избил тебя? Неужели он?