Дальше пошли путники, а за спиной у них вроде и не тронутый лес остался — ни следа, ни кострища, ни пепла, ни углей. Если случайно пройдут по этим местам беры, не приметят они ничего.
* * *
С тех пор так и завелось — раз в день, под вечер, устраивали костерок и мурцой подкреплялись. До сыта наесться хлебовом нельзя было, но силы в телах людских мурца сохраняла, хотя и исхудали путники сверх меры всякой, и не так уже резво и проворно ступали теперь они, а Шык все тяжелее и тяжелее стал вставать после отдыха, и Луня сильно тревожился за волхва — вдруг не дотянет, вдруг не сдюжит старик?
Как-то раз, когда вторая семидица их похода по Черному лесу на исходе была, Луня, шагавший теперь первым, увидал меж серо-черных стволов в серой же дымке просвет. «Померещилось может, с голодухи-то?», — удивился он, вглядываясь в слабосветящиеся мрачные очертания елей впереди.
Но нет — вот опять мелькнула светлая полоса, потом и меж других деревьев светлее стало. Путники остановились переговорить — мало ли что там, впереди? Долго обсуждать не стали, Шык наказал Луне в догляд идти, остальным ждать, а сам, глаза прикрыв, мыслезрением попытался углядеть, что за прогалы в зарослях еловых, до этого сплошных, объявились?
Луня, крадучась, к свету двинулся, и вскоре, из-за куста выглянув, увидал озеро небольшое, круглое, точно корчага. У берегов его, к самой воде подступая, черной стеной высились ели, но из воды торчали обычные зеленые камыши, тростник шелестел, а на самой воде кувшинки цвели, и с десяток уток, нырков пестреньких, парами кружили, оставляя в ряске быстро затягивающийся след.
Луня позвал остальных, и обрадованные путники в радости великой на берегу остановились, щуря глаза от обычного дневного света, что после затхлого чернолесского мрака им ярче яркого показался.
Зугур сразу же за лук взялся, но потом решили отрядники, чтобы наверняка, с трех сторон зайти. Руна с Шыком на месте остались, Луня справа озерцо обошел, вагас — слева. По Шыковой отмашке вскинули луки, и быстро побили всех уток. Непуганные нырки даже взлететь не пытались, когда рядом с ними их же сородича стрела поражала.
Луня, раздевшись, с содроганием вступил в темную воду — за добычей вплавь надо было добираться. Боялся он, что какая-нибудь водная нечисть в озере окажется, все ж не в чистом ельнике лежит оно, в Черном лесу проклятом. Но — обошлось, и выудив из воды всех уток, Луня без всякой помехи вернулся на берег.
То-то пир был в этот вечер у них, то-то праздник! Набив животы, отдыхали путники, на всякий случай стан чуть в стороне, под лесным укрытием, разбив. Потом Луня шитиков в воде насобирал, и на вечерней зорьке рыбалить собрался, благо, отыскалась в котомке волховской среди чародейных вещей обычная леса из конского волоса и пара крючков бронзовых.
И тут не подвело озерцо — жирные караси в нем водились, и трижды наживку пришлось роду по отмели собирать, пока совсем не стемнело. Рыбу, полсотни золотистых крепких карасиков, в один из трех мехов для воды покидали, да засыпали солью каменной из Корчева Дома, ножом ее покроша.
Теперь какой-никакой припасец имелся, и люди воспрянули духом — две семидицы идти осталось, как-нибудь добредем… Однако краткий миг передыха скоро закончился — середь ночи Зугур, что в дозоре у озерного берега был, тишком поднял всех и шепотом сказал, указывая на ту сторону озера:
— Идет кто-то, не иначе, беры. Голоса я вроде слыхал, и ветки трещали. Так только по своим вотчинам ходят, где бояться некого.
Шык, чары дальнего слуха сотворив, подтвердил, мрачнея:
— И впрямь беры, и числом большим, десятка три, не меньше. А что всего хужее — сюда топают, озеро вкруг обходят. Ховаться надо, в лес уходить…
— Если нас они ищут, то в своем-то лесу в миг словят, небось, каждую елку тут знают. — возразила вдруг Руна.
— Так и чего? Тут сидеть, дожидаться? — Зугугр удивленно поглядел на девушку: — Или ты ратиться с ними собралась? Волхв сказал — много их, не одолеем.
Руна досадливо дернула плечом, горячо зашептала:
— Дед мне сказывал, когда малая еще я была совсем, былины всякие, родские все больше. Он хоть по-гремски говорил через чурбан в пеньки, а помню я — в одной из былин о том рассказ был, что роды, когда ворог пришел на землю их, доглядчика послали, и тот под водой день сидел, за находчиками доглядывая, и сам не утонул, жив остался…
— Ну, так то ж былина… — недоверчиво протянул Зугур, но Шык остановил его:
— Погодь-ка, Зугурушка! То-то и оно, что былина, было это значит, в самом деле было. Ай, молодец, девка! А мне, дурню старому, и в голову такое не пришло. Беры нас в лесу искать будут, а мы под водой отсидимся!
Зугур, поглядев на Шыка и Руну, словно на ума лишившихся, повернулся к Луне:
— Хоть ты меня вразуми, Лунька. Как под водой дышать? Ведь не рыбы мы, и не лягухи зеленые. Или чародейство какое волхв учинить собирается?
Луня пожал плечами:
— Вон, у волхва и спроси, а я сам не вразумлюсь никак. Одно только хочу сказать — торопиться надо, я уже и без чар всяких беров слышу, скоро поздно будет…
Шык, встревожившись, прислушался, подскочил, как молодой, и откуда силы взялись?
— Бегом, за мной, но тихо! — приказал вполголоса, и путники, похватав мешки и оружие, прянули меж темно-серых стволов, словно семейство оленей, вспугнутое неострожным охотником.
Шык первым выскочил на берег озера. Темень стояла — глаз коли, обычные камыши и тростник не светились, как растения Черного леса, и лишь звезды тускло отражались в непроглядной воде озера. Волхв, выхватив из-за онуча нож, срезал пучок тростинок, быстро отхватил листья и бросил подальше в воду.
Говор беров и треск веток приближались, вскоре воины Чернобога должны были появиться на том берегу. Шык, обрезав лишнюю длину, вручил каждому из путников по тростинке, быстро прошептал, в основном для Зугура — Луня уже все понял, былин-то и он в детстве слыхал не мало:
— Нос шепкой надколотой зажми. Один конец тростины в рот возьми, сам под воду опустись, ну, а другой наружу выставь. Да, меч в дно воткни, крепко, надежно, за него держаться будешь, чтоб не всплыть ненароком. Сиди под водой и дыши, а сам сердце слушай, чтобы не заходилось. Три раза сердце стуканет — вдохни немного. Три раза стуканет — выдохни. Понял, бестолочь вагаская? Ну все, топиться пошли, но т-и-ихонько чтоб, без плеска, без хлюпа. И под водой тишком всем сидеть, не баламутить, и тростины ровно держать, а то вдруг углядят вороги, что весь тростник прямой, а одну былину согнуло — тут нам и конец… Я сам знак подам, когда вылезать, а до того никшнуть, сидеть и не вертухаться!
— Лунька, ты днем купался, вода хоть теплая? — на ухо спросил Зугур Луню, но через миг, вступив вслед за промолчавшим побратимом в озеро, сам себе и ответил:
— Могла б и теплее быть…
И только скрылись под водой головы путников с зажатыми в зубах тростинками, как меж черных елей на другом берегу среди непроглядного мрака ночи заколыхались еще более черные, еще более непроглядные пятна — беры.