Прислушиваясь к стуку топора, Корч улыбнулся — старается Выек, не за страх, за совесть. Со временем добрый хозяин из него выйдет…
А вот отца Выйка, белоголового Стахна, своего старшего сына, Корч не уберег. Да и то сказать — не по силам никому это было. Слишком гордым, слишком своенравным рос сын. Все — попрек, все — не так, как отец, словно видел он в Корче не батю родного, а врага…
Стахн сгинул в Черном лесу много лет назад, и никто не знает, какая судьба его постигла — угодил ли он в полон к берам, и пожрали его эти осквернители людских законов, или нежить лесная полакомилась человеческой душой.
Когда не вернулся Стахн, сильно горевал Корч — любил он непокорного сына, любил больше двух других сыновей, жалел и злился на себя за то, что не смог найти слова нужного, чтобы вразумить кровиночку…
Корч тряхнул головой, отгоняя печальные мысли. Человеку долго печалится негоже — печаль, она не сама приходит, ее рогатый злыдень-иг нагоняет, и чуть поддашься, тут же криворожие михи с махами придут, под руки толкать станут, глаза отводить от дел, мешать, злить и ярить. А когда взъяриться человек без дела, тут-то анчута-поганец душу его и приберет к себе, чтобы на блюде, сплетенном из полос задубевшей человечьей кожи преподнести своему хозяину — не благому богу, властителю Пекла Ныю…
Корч вдруг понял, что думает по-родски, впервые за последние годы. Словно сломалось что-то внутри, потянуло в родные (Родные? И не жил там почти…) места. И тут Корч услыхал коня — перестук копыт и мелодичный звон бубенчика…
В ворота, едва не зацепив приоткрытую створку, влетел мохнатый арский конь-арпак, взмыленный, в клочьях пены, весь, до гривы, забрызганный дорожной грязью.
«Раз грязь, стало быть, с Перевала, в долине-то высохло все давно!», привычно отметил Корч, спеша на встречу первому сегодняшнему гостю.
Всадник, молодой меднокожий ар в белой островерхой шапке с бронзовым бубенцом, соскочил на землю, и потянул наладившегося было напиться скакуна в сторону — после такой скачки конь остыть должен, и лишь потом — пить.
Корч уже тащил приехавшему охапку сухого сена — вытереть коня. Ар молча начал стирать с мохнатой груди, спины и крупа пот и грязь, и пока не закончил, не заговорил. Так было заведено у него на родине — сперва конь, а уж потом все остальное. Останешься без коня — уже и не ар ты, а так, уродень ходячая, то ли сасс-пескун из Махадума, то ли джав кривоногий…
Наконец, конь был вытерт и укрыт теплой оленей шкурой. Ар повернулся к Корчу, поклонился ему и произнес, четко выговаривая слова, и чуть длиннее, чем другие народы, протягивая «р»:
— От Будора, из клана Молневого Огня, гонца властителя Ар-Зума Бодана, привет тебе и уважение, Хозяин Корч!
— От Корча, хозяина и хранителя Дома у Великого Хода, привет и уважение тебе, Будор! — ответил Корч ритуальным приветствием аров: — Легка ли была твоя дорога? Не согласишься ли ты принять от меня угощение и помощь?
— Охотно! — переходя на простой язык, улыбнулся ар: — Дорога была легка, только на перевале на меня напал снежный демон, и я потратил все свои стрелы, отгоняя его! Не разживусь ли я у тебя десятком-другим?
Ар кивнул на пустой колчан-сад, где одиноко болтался лук со спущенной тетивой.
— Прошу в Дом, Будор, гонец Бодана! И стрелы, и пищу, и отдых ты получишь, как того велит уклад гостеприимства! — Корч чуть склонился перед гостем, пропуская его вперед, и не спеша пошел следом, кликнув по пути среднего сына, Груя — пусть коня накормит, напоит, копыта поглядит — не треснули ли…
В Доме, в большой горнице, под тяжелыми мореными балками, украшенными резьбой, усевшись за широченный дубовый стол, Будор достал из-за пояса широкий арский кинжал и как голодный волк, накинулся на принесенный ему Ваят олений окорок.
Пока гонец насыщался мясом, поспела похлебка, настоялся взвар, появились на столе глиняные мисы с лесной зеленью. Все это Будор умял в один миг, и лишь от ковша с хмельным медом отказался — он гонец, и туманить голову ему не можно.
Насытившись, Будор встал, поклонился столу — божьей ладони, Дому — на четыре угла, потом — хозяину, и лишь тогда спросил:
— Знаю я, Корч, что по законам нашим, которые ты чтишь, плату с гонца брать тебе невместно! Но я все же хочу отблагодарить тебя, о Хозяин, и посему говори положенные слова, а я отвечу тебе…
Корч приосанился, и поклонившись гостю, произнес:
— Спасибо тебе, Будор из клана Молниевого Огня, за то, что ты оказал мне честь, став гостем мои, за то, что отведал еды моей и питья, и хочу спросить — не пожелаешь ли ты одарить Хранителя Дома у Великого Хода, словом или делом?
Будор кивнул:
— Делом одарить тебя, Корч, не могу, ибо спешно прибыл сюда, и спешно удаляюсь из Дома твоего, но словом одарю, и слово мое будет тревожным! Знай же, что Великий Бодан, правитель аров, узнав от мудреца Веда о приближении страшной напасти из Звездной Бездны, послал меня по просьбе Веда в земли родов, к волхву Шыку, известному под прозванием Костяная Игла, дабы Шык немедля отправился в Ар-Зум. Это все, но от себя хочу добавить: черны вести мои, и готовься к плохому, Корч, идет что-то, чему нет названия, и это что-то угрожает не только арам или родам, или стране Ом, нет, угроза нависла над всеми странами Хода! Это все, более мне пока не ведомо!
Будор еще раз поклонился хозяину, собравшимся в большой горнице домочадцам Корча, не оглядываясь, вышел во двор, и вскоре перестук копыт его коня затих вдали…
— Ну! Что рты разинули! Дела нет ни у кого, что ли? — заворчал на своих Корч, но воркотня его была больше для порядка — сыновья, внуки и невестки мигом разбежались — кто на кухню, кто нянчить малых, кто — к скотине, и вскоре Корч остался в горнице один.
Он присел к столу, сплел корявые натруженные пальцы и задумался:
«Вот и ары поняли, что в мире неладное творится! Что ж за беда такая идет? Черное поветрие Звизд наслал? Нет, Вед бы с ним быстро разделался! Или Ный пошел по земле косить души людские? Тоже не похоже — в Год Ранних Смертей все в природе на дыбки вставало, а в этот год не так — тишь да гладь. Правда, нежить прет дуром отовсюду, поллуны назад лорийских торговых гостей аж на Мокром лугу паун накрыл черной своей паутью! Это виданное ли дело — в двух днях пути от Черного леса пауны резвятся!
А хуже всего, что Воструха, Баган да Бадняк боле Дом не блюдут. Угощение не принимают, забились, кто куда, и хнычут, сами себе погребальные песни поют. Вот это-то горе, и горе настоящее. Без них в Дом быстро нежить налетит — злая Марца, Коровья Смерть, в хлев вползет, серые гарцы призрачными крыльями взмахнут, по горницам засвистят, сквозняками выдувая из душ людских добро и тепло, а душа без тепла, известное дело — сыть Ныева… О-хо-хо-х, Зирка-Зиричка, светлая душева птаха, защити, оборони, не дай Дому порушиться, куда ж мы без него…»
Мысли Корча путались, навернулась на глазу мутная старческая слеза, уже видел он Дом свой разоренным и покинутым. Свистят в пустых стенах гарцы, скалятся из каждого угла двуголовые аспиды, и не где путнику проезжему отдохнуть, силы набраться, коней обиходить, словом с людьми перемолвиться…