Митя накинул куртку и двинулся следом за воинственным графом, в душе, чего уж там скрывать, отчаянно боясь того, что их ожидало…
* * *
Наверное, со стороны они представляли довольно смешную пару: долговязый, под два метра, граф в наглухо застегнутом черном кожане с поднятым воротником и натянутой на самые уши шляпе. А рядом – семенящий Митя: кургузая курточка, потертые джинсы, вихры торчат в разные стороны…
«Главное – не встретить знакомых. Если маме расскажут, что меня видели рядом с… с черным человеком, то все…» – грустно думал Митя, поглядывая на невозмутимого графа.
Пройдя по парковой аллее, они выбрались из Терлеции на улицу, названную в честь неких неизвестных Мите Металлургов, и углубились во дворы – так можно было добраться до трансформаторной будки за школой самой короткой дорогой, избегая людных мест.
Они уже почти дошли – осталось лишь обогнуть серую панельку-пятиэтажку и пролезть через дыру в школьном заборе, как вдруг из-за угла навстречу Мите и графу вылетел взлохмаченный Гранд, а следом – Самойка, Ирка Самойлова собственной персоной…
– Ой, Митя, привет! – она радостно заулыбалась, шикнула на странно поскуливавшего пса. – А ты откуда тут?
– Много будешь знать – скоро состаришься… – буркнул Митя, норовя прошмыгнуть мимо любопытной Самойки. И прошмыгнул бы, да граф некстати влез со своей вежливостью. Он шаркнул ногой:
– Сударыня, прошу! – отодвигаясь в сторону, церемонно поклонился и привычным жестом снял шляпу…
Гранд взвыл, Самойка ойкнула, прикрыв рот… Изумрудные глаза Торлецкого галантно сияли в легком сумраке, царившем под недооблетевшими ясенями.
Митя ухватил Торлецкого за рукав и потащил за собой, на бегу крикнув Самойке:
– Потом, я потом все… Только ты не говори… Слышишь, Ирка, никому не говори!!
Отдышался Митя только возле школьного забора. Граф задумчиво вертел в руках трость, потом проскрипел:
– Н-да-с… Собаки меня всегда… недолюбливали, увы… Эта юная мадмуазель ваша знакомая, Дмитрий Карлович?
– Угу… – промычал Митя. – Ирка Самойлова, одноклассница… Теперь разболтает, что я… что мы…
– Хм… А мне она показалась довольно милой и вполне разумной девушкой… – не согласился Торлецкий.
– Да вообще-то Ирка хорошая… – неожиданно для себя самого выдал Митя и тут же покраснел. Чтобы сменить тему, он указал рукой на выгнутые в разные стороны прутья забора, видневшиеся среди кустов:
– Вот, пришли мы. Тут эта будка… Слышите, голоса?
Сквозь привычные городские шумы до Мити и графа и впрямь долетели ломающийся басок Иголкина, хрипловатый хохоток Вички Жемчуговой и уверенно растягивающий слова резкий голос Мишгана…
– Ну, Дмитрий Карлович, голубчик, желаю вам стойкости и удачи. И помните – если только эти мерзавцы попытаются атаковать вас всей шайкой, я немедленно вмешаюсь! – граф, согнувшись в три погибели, спрятался за кусты, росшие у забора. Митя кивнул, проскользнув через дырку, сунул руки в карманы и на деревянных ногах двинулся к трансформаторной будке, возле которой вокруг скамейки двигались знакомые фигуры.
Его заметили издали.
– О, Кар-Карыч! – удивленно протянул Тяпа и толкнул Мишгана в плечо. Тот повернулся, а следом на Митю уставилась и вся остальная компания – Дыня, Тыква, Иголкин, Светка Теплякова, Вичка… Для полного комплекта не хватало только Дашки Стеценко.
– Эй, ботаник! – противным голосом крикнул Иголкин. – Цветочки цветут? Чё молчишь?
– Погоди… – Мишган неожиданно остановил приятеля, поднялся со спинки скамейки, на которой восседал, шагнул к подошедшему Мите:
– Здорово, Кар-Карыч… Задания сделал?
По плану, разработанному графом, Митя должен был молча подойти к Мишгану и швырнуть ему в лицо старую графскую перчатку («Саксонская кожа, эти перчатки достались мне вместе с мотоциклом «Чезет» в сорок четвертом…»).
Митя замешкался… Мишган смотрел на него в упор, и в его глазах читалась злость, настоящая, мужская злость на него, на Митю.
– Чего молчишь, язык схавал?
Потянув из кармана тяжелую перчатку, Митя сжал зубы: «Ничего, ничего я тебе говорить не буду!» – промелькнула и канула куда-то отчаянная мысль. Ему было страшно. Очень страшно…
Перчатка намертво застряла в кармане. Митя дергал ее, дергал… Хохотали девчонки, кривлялся Иголкин, орал что-то потерявший терпение Мишган… Хрясь! – уголок кармана неожиданно порвался и большая, пальчатая, похожая на грязный кленовый лист перчатка вырвалась на свободу, взлетела в воздух и звучно шмякнулась о мишгановское лицо…
– Я это… – Митя с трудом ворочал языком. – Я тебя… на дуэль! Вызываю!
Над асфальтовым пятачком возле будки вдруг воцарилась тишина. Братья Володины на всякий случай подошли к ошалело моргающему глазами Мишгану. Иголкин замер с открытым ртом. Тяпа и сидящие на скамейке девчонки таращились на Митю.
– Ах ты… – Мишган задохнулся и кинулся вперед. Дыня и Тыква, словно услышав команду «фас!», ринулись к Мите, сбили с ног…
– Ат-ставить! – звучно проскрежетал знакомый голос. Черная долговязая фигура шагнула из кустов и, помахивая тростью, приблизилась…
– Это что же такое, судари, тут происходит? – граф подошел вплотную к лежащему на асфальте Мите, нетерпеливо постучал тростью по спине сидящего верхом на нем Дыни.
– Э, мужи-ик… – Мишган подпустил в голос «братвовой» серьезности. – Шагал бы ты отсюдова… А то…
Шутки кончились. Компания сгрудилась вокруг Торлецкого, позабыв о Мите.
– Вали давай, заступник… – набычился Тяпа. Иголкин, демонстративно сунув руку в карман, начал заходить сбоку. Мишган, ободренный поддержкой, ринулся в наступление:
– Ну чё, не понял?! Чё, глухой?!
– Вижу, понятия благородства и порядочности вам, молодые люди, неведомы… – с искренней грустью проскрипел граф и вдруг словно взорвался серией быстрых движений. Загремела упавшая трость, шляпа улетела далеко в сторону, отброшенный плащ черным вороном воспарил над асфальтом, и не успел он еще упасть, как Мишган, Дыня и Иголкин разлетелись в разные стороны!
Сделав длинный, стелющийся шаг вперед, граф ловко дал подножку набегавшему на него Тыкве, а Тяпа, вдруг оставшийся один на один с неизвестным и явно грозным противником, попятился, выставив перед собой руки…
Девчонки завизжали, и Митя, к тому времени уже вставший на ноги, понял, что напугала их не драка, драк-то они видели немало, а зеленоглазый граф Торлецкий, в несколько секунд разрушивший легенду о крутизне Калача-младшего и его бригады…
Первой застучала каблучками Вичка Жемчугова, следом за ней бросился наутек Иголкин. Тяпа и братья ретировались последними, и возле будки остались только прижавшийся к беленым кирпичам Мишган, побледневшая Светка Теплякова и Митя с графом.