— Он не назвал себя, — поколебавшись, ответил оберлейтенант.
— Чем же вы тут занимались, черт возьми? Ладно… предполагаемого диверсанта… не назвавшего своего имени… для дальнейшей оперативной разработки в штаб-квартире гестапо в Виннице. Примечание: честь поимки неустановленного диверсанта принадлежит оберлейтенанту Мольтке. Вы, оберлейтенант, случайно не родственник знаменитого стратега? Жаль, жаль. Ну, что, в таком виде устроит?
Мольтке с кислым выражением лица пробежал глазами расписку.
— Прошу вас поставить дату, — сказал он, — и точное время. Да, благодарю. Забирайте его, штурмбаннфюрер.
— Отведите его в мою машину, — небрежно распорядился гестаповец. На Гумилева он даже не взглянул.
— Вы приехали один? — спросил оберлейтенант. — Очень опрометчиво. Партизаны с каждым днем ведут себя все более нагло…
— А это уже ваша недоработка, nicht wahr? — усмехнулся Кальман. — Ничего, я не боюсь этой швали.
— Я могу дать вам в сопровождение полицейских, — сказал Мольтке. — Тем более что один из них давно просится в город в увольнительную.
— Одного будет вполне достаточно, — махнул рукой Кальман. — Он водит машину?
— Конечно.
— Отлично. В таком случае, мы можем отправляться немедленно — я немного подремлю по дороге.
В машине штурмбаннфюрера почему-то пахло порохом. Савелий втолкнул связанного по рукам и ногам Гумилева на заднее сиденье, подозрительно покрутил носом.
— Смирно лежи, понял? Думаешь, повезло тебе? Не надейся! В гестапо с тобой такое сделают, что наш подвал тебе раем покажется!
— Хватит болтать, — с ужасным акцентом сказал по-русски Кальман. — Садись за руль и поехали.
Он уселся на сиденье рядом с водителем и раскрыл свою папку. Зашуршал бумагами. Неразборчиво пробормотал какое-то ругательство.
— Вы не беспокойтесь, господин штурмбаннфюрер, — говорил между тем Савелий. — Дороги тут мне хорошо известные, партизаны по ним не ходят, боятся. Патрули наши, опять же… А что господин оберлейтенант меня с вами послал, так это он такое уважение к вашей персоне проявляет…
— Заткнись, свинья, — оборвал его Кальман.
Савелий затих мгновенно, как будто выключили радио. В зеркале заднего вида отражалось его испуганное и злое лицо.
Прошло минут двадцать, а может, полчаса, и Гумилев неожиданно начал дремать. Напряжение, державшее его стальной хваткой последние сутки, потихоньку отпускало — не потому, что впереди заблестел слабый огонек надежды, а потому, что невозможно находиться в напряжении вечно.
Он проснулся от толчка — машина резко остановилась. За окном серели тусклые утренние сумерки.
— Выйди, посмотри, что случилось, — велел Савелию Кальман.
Тот открыл дверцу и принялся медленно вылезать из машины.
Штунмбаннфюрер вытащил из кобуры небольшой плоский пистолет и трижды выстрелил в полицая.
Гумилев увидел руку Савелия — толстую красную руку, корявые пальцы с обгрызенными ногтями, цепляющиеся за край дверцы. На стекле машины расплывалось кровавое пятно.
Потом пальцы один за другим разжались и послышался глухой стук упавшего тяжелого тела. Штурмбаннфюрер Фридрих Кальман повернул к Гумилеву круглое улыбающееся лицо.
— Ну, привет, земляк! — сказал он по-русски без всякого акцента. — Будем знакомы — Кошкин моя фамилия.
Северный Кавказ, август 1942 года
Как он и предполагал, действие амидона закончилось раньше, чем Мария разобралась со своими картами. К этому времени Гегель успел перекусить, сполоснуться у бившего на заднем дворе крепости источника и выскоблить себе щеки золингеновской бритвой. Боль вернулась внезапно — в тот момент, когда он подносил лезвие к подбородку. Оберштурмбаннфюрер застонал и едва не выронил бритву.
Пришлось снова натягивать осточертевший, пропахший потом корсет. Немедленно начала чесаться спина. Но главное — каждое движение вновь давалось с большим трудом. Чтобы не застонать, Гегелю приходилось до крови кусать себе губы.
«Нет, так не пойдет, — подумал он, доставая вторую дозу амидона. — Укола хватает часов на десять — а там что-нибудь придумаем».
Он обратил внимание, что на этот раз анестезия подействовала почти сразу — видимо, начиналось привыкание. По телу растеклась теплая истома.
Эрвин прилег у стены, подложив под голову китель. Высоко над ним медленно кружилось ярко-голубое небо. Тонкий запах цветов по-прежнему щекотал его ноздри.
«Это рай, — подумал оберштурмбаннфюрер. — Не зря я проделал такой путь. Останусь здесь навсегда, заведу ферму и буду жить в полной гармонии с окружающим миром до глубокой старости».
Он вспомнил гауптманна Грота и его мечту о собственной гостинице для альпинистов. Да, это, пожалуй, неплохая мысль. Будем ходить друг к другу в гости, усмехнулся про себя Гегель. Скорее бы закончилась эта война…
Глаза его закрылись сами собой. Во сне он летал над горами на огромных разноцветных крыльях и громоподобно хохотал. Где-то далеко внизу капитан Хайнц Грот пытался воткнуть в камень на вершине Эльбруса боевой штандарт Третьего Рейха — только вместо свастики на этом штандарте было почему-то лицо Марии фон Белов.
Кто-то тряс его за плечо. Красно-черное знамя приблизилось и разлетелось на мелкие кусочки. Гегель открыл глаза и увидел склонившуюся над ним Марию.
— У меня все готово, Эрвин! Вы не поверите — Хранилище куда ближе, чем я предполагала!
Гегель провел по лицу ладонью, стряхивая остатки сна.
— Ближе?
— Да. Я была уверена, что на карте изображен северный берег озера Рица, но это не так. Проклятый Диксон был мастером запутывать следы. Если бы ваш фрагмент попал ко мне в руки пять лет назад, я собрала бы для фюрера десятки предметов!
Ее зеленые глаза возбужденно блестели. Гегель заметил, что расшифровка карты не помешала ей подвести ресницы и подкрасить губы.
— Оказывается, карту надо было перевернуть! То, что я принимала за север, на самом деле юг, и наоборот. Вся наша работа в тридцать шестом году была напрасной тратой сил. Мы искали башню к северу-западу от Рицы, а надо было искать здесь, на юго-востоке!
— Я ничего не понимаю, — покачал головой Гегель. — Какую башню?
— Вход в Хранилище находится в башне. Или рядом с башней. Короче говоря, мы почти у цели. Путь займет не больше двух часов. Вы еще не передумали, Эрвин?
Места, по которым они шли, напоминали декорации для фильма о героях древности. Тропа вилась по дну расщелины, чьи отвесные стены уходили вверх на километровую высоту. В одном месте прямо из скалы били небольшие водопады — здесь тропа превращалась в топкое болотце. Гегелю показалось, что из жидкой грязи может в любой момент высунуться голова какой-нибудь лернейской гидры. Чуть дальше гигантский блок известняка размером с Рейхстаг наполовину провалился в подземные пустоты, словно вбитый в землю ударом молота Тора. В ущелье гулко отдавался стук срывающихся со склонов камней. Первое время Гегель хватался за автомат при каждом таком ударе, но потом привык и перестал вертеть головой.