Дом выглядел заброшенным и пустым. Это ощущение усиливали и маленький запущенный сад вокруг, и заросшая травою дорожка, и даже железная, покрытая облупившейся зеленой краской калитка с огромным ржавым замком. Догнивали у стены какие-то заплесневелые ящики, тускло отсвечивали брошенные на заполоненных сорняками грядах куски полиэтиленовой пленки. Тлен был там, прах и мерзость запустения.
Я перевел бинокль левее, куда и советовал Лопухин, и наткнулся на окно. Грязное, засиженное мухами, лет десять не знавшее тряпки. Закрытое на шпингалет, разумеется.
— Ты здесь его видел? — спросил я, передавая бинокль ДД.
— Да, — живо откликнулся он, — именно в этом окне. Только тогда оно было растворено и был хорошо виден стол, придвинутый к подоконнику… Вот на нем-то он и лежал.
Непохоже было, чтобы окошко это вообще открывали за последнюю пятилетку, но я не стал делиться с Лопухиным своими подозрениями. Вместо этого я спросил:
— А ты уверен, что он до сих пор там? Череп, я имею в виду? Может, его привезли сюда, скажем, показать кому-то, а потом увезли снова?
Все это, конечно, было говорено-переговорено нами за последние три дня уже раз десять, и я наперед знал, что он ответит. Он сказал с детской уверенностью:
— Ну кто же будет привозить ТАКУЮ ВЕЩЬ на дачу на один день? Это же не термос и не велосипед даже.
Я мог бы спросить, кто вообще будет привозить такую вещь на дачу, а тем более держать ее там, но воздержался. На все вопросы, касающиеся таинственного хозяина дома, ДД давал столь невразумительные ответы, что поневоле пропадало всякое желание разбираться.
Я зажмурился и представил себе, как вылезаю из этого дурацкого дома, в котором, конечно же, нет ничего, кроме пыли и мусора, беру Лопухина за грудки и зловещим голосом спрашиваю, большое ли удовольствие он получил от этого аттракциона. Картинка получалась замечательная; беда была в том, что для подобного торжественного финала требовалось сначала забраться в дом. «А если череп все-таки там? — в сотый раз спросил я сам себя. — Невероятно, невозможно, но — вдруг? Что мне с ним делать? Если ему действительно шесть тысяч лет? Брать с собой? Оставить на месте? И смогу ли я его оставить?»
— Ладно, — сказал я, убирая бинокль. — Рекогносцировка закончена. Поехали отсюда.
Лопухин ужом извернул свое длинное тело на раскаленной сковороде крыши.
— Как, ты разве не собираешься проникнуть туда сегодня? Я сел и потянулся, разминая суставы.
— Сегодня — да. Но не сейчас. Ты слышал когда-нибудь о ворах, лазящих на чужие дачи среди бела дня?
— Но, может быть, стоит поторопиться, пока нет хозяев… — неуверенно гнул свою линию ДД.
Я посмотрел на его озабоченное птичье лицо и весело сказал:
— Не суетитесь, профессор. А если соседи застукают? Если какой-нибудь ветеран у окошка от нечего делать пасётся? А, неровен час, менты проедут? Нет, купаться, только купаться!
Под причитания ДД, не догадавшегося захватить из дому плавки (я посоветовал ему открыть нудистский пляж), мы спустились с голубятни и прошли по пыльной улице к оставленной в отдалении машине. По пути не встретилось ни одной живой души, и я мельком подумал, что ДД, пожалуй, был прав — поселок казался вымершим, операцию можно было осуществлять совершенно открыто. Но мне хотелось максимально оттянуть это неприятное мероприятие, и мы отправились в Красково.
Неподалеку от этих мест когда-то давным-давно прошло мое детство — обычное детство обычного пацана с обычной московской окраины, но с тех пор прошла уже тысяча лет, и я удивился и обрадовался, когда оказалось, что я многое здесь помню.
Народу, конечно, было полно — погода стояла великолепная. Мы вылезли из Димкиной «девятки» и, сопровождаемые заинтересованными взглядами присутствующих на берегу дам, двинулись к берегу. Почти у самой воды я углядел небольшой свободный кусочек песка и кинул на него свои шмотки. Жарко было, и хотелось купаться, и все было бы просто замечательно, если бы не дурацкая работа, маячившая передо мною в конце этого прекрасного летнего дня. Я отогнал печальные мысли и стал смотреть, как долговязая Димкина фигура освобождается от одежды. Как я и предполагал, был он белый, как яичная скорлупа, и просто фантастически тощий.
— Мальчик-парус, — громко сказал сзади хрипловатый женский голос. Лопухин застеснялся и покраснел.
— Значит, так, Дмитрий Дмитриевич, — сказал я. — В воду идем по одному: один купается, другой на берегу стережет вещи. Ясно?
— А что, могут увести? — спросил ДД, застенчиво снимая брюки.
Был он, кстати, в плотных черных трусах, и не нужны ему были никакие плавки.
— Могут, — честно ответил я, вспомнив золотое детство.
Мы кинули монетку: кому первому идти в воду, и выпало, разумеется, ему. Не то чтобы я был такой уж невезучий, но если стоит вопрос о том, кому повезет — мне или кому-то еще, всегда выходит, что кому-то еще.
Плавал он, надо признать, отлично. Я никогда не понимал, как такая жердина может не то что плавать, а просто держаться на поверхности, но все годы учебы в университете ДД ходил в числе трех первых пловцов нашего курса. Это был, по-видимому, единственный уважаемый им вид спорта — во всяком случае, ни в каких иных атлетических упражнениях я его заподозрить не мог. Вот и сейчас он, красиво вынося руки над водой, легко пересек озеро и повернул обратно.
— Грамотно плывет, — сказали рядом. Другой голос недовольно буркнул:
— Худой, как глиста, а еще чего-то бултыхается…
Я лениво обернулся. Метрах в пяти расположилась в тени двух мотоциклов большая веселая компания. Знакомый уже хрипловатый женский голос возразил капризно:
— Ну, ты ска-ажешь тоже — глиста… Симпатичный мальчик… Худенький…
Симпатичный мальчик в это время приближался ко мне, аккуратно перешагивая через соблазнительно загорелые ножки близлежащих девочек.
— Отменная вода! — объявил он. — Как хорошо, что ты меня сюда привез, я еще ни разу в этом году не купался… Но, — добавил он обеспокоен-но, — ты уверен, что мы сегодня все успеем сделать?
— Don't worry, — сказал я, пододвигая к нему свои джинсы. — Я контролирую ситуацию. Отдыхай и расслабляйся.
Отплыв метров на тридцать от берега, я оглянулся. ДД расслаблялся на полную катушку — его умную, но слегка плешивую голову обрамляли уже три симпатичные белокурые головки поменьше. «Плейбой!» — подумал я с завистью и нырнул.
Когда я вынырнул (точнее, когда закончил нырять — в перерывах я на берег не смотрел), картина там несколько изменилась. По-прежнему торчали из живописного цветничка мокрые черные вихры ДД, но весь цветни-чок уже успели огородить штакетником — тремя коренастыми коричневыми фигурами. О чем они там разговаривали, слышно не было, но догадаться не составляло труда. Плейбоя пора было выручать, и я поплыл к берегу.
Девочки, собравшиеся вокруг ДД, явно предвосхитили мою смелую мысль об открытии в Красково нудистского пляжа. Разноцветные ниточки, заменявшие им купальники, лишь подчеркивали выдающиеся достоинства их фигурок. Но и мальчики у них были не из последних: неувядающая мода всех рабочих окраин — с малолетства посещать залы атлетической гимнастики — их явно не обошла. Они нависали над ДД, грозно поигрывая гипертрофированными мышцами, но у того, как это ни странно, подобная демонстрация силы особого трепета не вызывала. Когда я приблизился к ним сзади, он выговаривал им тоном университетского преподавателя: