Вчера ко мне приходила та девушка, Медея Киприади. Просила записать ее в рудокопы. Я отказал. Тогда она изъявила желание стать дорожным рабочим. Пришлось довольно жестко объяснить ей, что на стройплощадке бронзового века не место хрупкой девушке. Ушла обиженная, а я весь вечер гадал – чего ей было надо?
Над плоскогорьем стоит не затихающий даже ночью шум Большой Стройки. Уже поднимаются стены больничного корпуса и школы, под крышу подведены первые капитальные жилые дома. В коробке заводского цеха идет монтаж больших печей для выплавки меди. На их фоне наши старые литейни выглядят жалкой пародией. Чжао оказался, как выразился Шерхель, «масштабным человеком». Он развернулся не на шутку, запланировав в течение месяца запустить первую паровую машину. Ему здорово помогает Желтовский, не столько руками, сколько своими обширными познаниями в самых разных и порой неожиданных областях.
Сегодня была пробная плавка из руды, обнаруженной нами в Медных горах. Сланец горит отлично, и уже к обеду Шерхель сделал отливку. Чжао утверждает, что в полученной болванке процентов тридцать цинка, есть олово, остальное – медь. А раз так, то мы сможем делать латунь и бронзу. Это настоящий прорыв. Жить стало как-то веселее…
Началось промышленное изготовление звенчей. На конец месяца запланирован первый поход за Перевал – истреблять хрустальных червей. Чжао перебросил все строительные и металлургические дела на Шерхеля и плотно занялся паровой машиной.
Погода стоит хорошая, но специальные дозоры на скалах следят не только за равниной, но и за состоянием облачного покрова. Мы не имеем права снова быть застигнутыми врасплох.
Стена на Перевале поднялась до восьмиметровой высоты, в ней сделали ворота с тяжеленными, запирающимися наглухо створками. Словечко «лимес» прижилось, и теперь часто можно услышать в разговоре: «пошли за лимес» или «за лимесом все спокойно».
Мы практически закончили дорогу к копям, как стали теперь называть месторождение полиметаллов и сланцев у Медных гор. Там растет небольшой поселок, в котором живут горняки. Прыгуны, запряженные в повозки, денно и нощно доставляют оттуда сырье для заводских печей.
Я в последние дни слишком часто стал сталкиваться с Медеей, причем в самых неожиданных местах. То она вроде бы как случайно попадается мне навстречу у заводских построек, то я вижу ее у реки. Наверное, нужно объяснить девочке, что между нами ничего быть не может.
Надо, но… черт, почему-то не хочется. Чего греха таить, мне приятно ее внимание, мне нравится то, как она смотрит на меня своими огромными глазищами, как струятся по ветру ее роскошные длинные волосы…
Но всякий раз, когда Медея уходит, перед моим внутренним взором встает Акка. Вот с ней мы встречаемся редко, наш комендант постоянно пропадает на стройках в поселке, выясняет отношения с желторобниками, которые нет-нет да и пытаются «перетянуть на себя одеяло».
Акка стала другой. Жесткой и решительной она была всегда, а здесь, на Медее, к этим качествам добавились еще и твердая уверенность в правильности всех принятых решений. Впрочем, я представляю, как ей тяжело приходится. Представляю и на своем участке работ по мере сил стараюсь облегчить ту ношу, которую она на себя взвалила.
Шерхель требует увеличить добычу руд, но рудокопы столкнулись с непреодолимым препятствием: сколько бы мы ни увеличивали количество рабочих в копях, с нашими примитивными инструментами совершить качественный рывок просто невозможно. Ни фосфорная бронза, ни стальные и титановые детали из разобранного модуля, переделанные под кирки и кайло, положение изменить не могут.
– Нам нужна взрывчатка! – заявил Желтовский на собрании технической группы, созданной при Соколе. – Я читал, что раньше, в Великом веке и ранее, при горных работах использовали именно взрывчатку. Динамит, изобретенный тем самым Нобелем, и еще, кажется… аммонал? Нет, не помню…
– Взрывчатка… – задумчиво произнесла Акка, словно бы пробуя слово на вкус. – Господин Чжао, что вы об этом знаете?
Китаец развел руками:
– Очень мало, уважаемая госпожа. Я имею лишь смутные представления о том, как сделать смесь для праздничных ракет. Знаете – фейерверки, петарды, шутихи…
– Позвольте мне, – Вадим Кондратьев встал и тут же смутился. – Когда-то, еще в школе, я занимался в химическом кружке… Мы моделировали военную лабораторию времен Крымской войны. В общем, я кое-что помню о взрывчатке и порохах. Самое простое, конечно. Но – постараюсь…
В тот же день в стороне от завода, за дорогой, на пустыре между двух каменистых холмов арбайтеры Шерхеля выстроили сарайчик, в котором Кондратьев, взяв в помощники коллегу Игоря Макарова геофизика Мигеля Тежу, занялся взрывчаткой.
Второй цех завода подведен под крышу. У реки пыхтит и чадит едким дымом здоровенный монстр, качающий воду из Безымянки, – наша первая паровая машина. Пузатый котел, топка, в которую закопченные кочегары швыряют увесистые чурки, огромное колесо с рычагом, рабочие цилиндры, шипящий пар, заволакивающий времена-ми все вокруг, – так на Медее выглядит технический прогресс.
Сегодня состоялось торжественное открытие больничного комплекса, палаты приняли первых больных.
Слова «первый», «впервые», «первый раз» еще долго останутся актуальными здесь, на Медее. Мы строим с нуля новую цивилизацию. Я осознал это буквально на днях. Это будет очень странная, очень необычная цивилизация, но я верю, что она обязательно станет гуманнее и правильнее той, что человечество создало на олд-мамми.
Я смотрю, как меняются люди. Меняются буквально на глазах. Когда полмесяца назад вместе с людьми из Второго малого модуля прибыли чудом выжившие овцы, из-за них монголы, бедуины и афганцы едва не развязали межплеменную войну, и только вмешательство Акки, подкрепленное двумя сотнями вооруженных арбайтеров Шерхеля, остановило назревающее кровопролитие.
А вот сегодня я узнал, что монголы, которым и достались по мудрому решению нашего коменданта овцы, сообщили, что готовы раздавать будущий приплод во все диаспоры, которые согласны заняться овцеводством. И никаких споров, никакого торга!
Я верю в будущее. Оно будет лучше настоящего. Иначе зачем все наши усилия? Зачем вообще всё?
Слава богу, ай-ти-психоз, о котором предупреждал Желтовский, минул нас. Всеобщий энтузиазм сплотил колонистов, все чаще к нам приходят желторобники, говорят, что надоело сидеть и ждать у Обрыва погоды.
Я вообще не понимаю, как они живут там, в своем лагере? Что делают? Неужели целыми днями валяются у палаток и хижин? А пропитание? Поговаривают, что им удалось в самом начале под шумок перетаскать к себе половину продовольственного НЗ модуля. Это, конечно, много, но верится все же с трудом – уж очень велики объемы, да и такую операцию не провернешь втайне.