Ослеплённый этой неожиданно представшей перед ним возможностью получить епископский жезл, поражённый умом Матильды, г-н де Фрилер забыл на миг всякую осторожность. Матильда видела, что он чуть ли не пресмыкается перед ней; честолюбие, обуявшее его, сделало его суетливым: он весь дрожал нервной дрожью.
«Всё ясно, — решила она про себя. — Здесь не будет решительно ничего невозможного для подруги госпожи де Фервак». И как ни трудно ей было подавить мучительное чувство ревности, всё ещё терзавшее её, она нашла в себе мужество сказать викарию, что Жюльен был близким другом маршальши и встречался у неё чуть не каждый день с монсеньором епископом ...ским.
— Если бы даже список из тридцати шести присяжных составляли по жребию четыре или пять раз подряд из почётных граждан нашего департамента, — промолвил старший викарий, устремив на неё взгляд, полный самого алчного честолюбия, и многозначительно подчёркивая каждое слово, — я должен был бы признать себя поистине незадачливым, если бы не насчитал среди участвующих в жеребьёвке восьми или десяти друзей, и при этом самых смышлёных из всего списка. За мной почти всегда будет большинство, и даже больше того, чем требуется для вынесения приговора. Итак, вы сами можете судить, мадемуазель, что для меня не составит никаких затруднений добиться оправдания...
Аббат вдруг остановился, словно поражённый звуком собственных слов. Он признавался в таких вещах, о которых никогда не следует заикаться перед непосвящёнными.
Но и он, в свою очередь, поразил Матильду, рассказав ей, что в этой необычной истории Жюльена безансонское общество было больше всего удивлено и заинтересовано тем, что он когда-то был предметом пылкой привязанности г-жи де Реналь и отвечал ей взаимностью в течение довольно долгого времени. Г-ну де Фрилеру нетрудно было заметить, что его рассказ произвёл ошеломляющее впечатление. «Вот когда я отыгрался! — подумал он. — Во всяком случае, у меня теперь есть средство припугнуть эту юную своенравную особу; я боялся, что мне это не удастся». Величественный вид Матильды, её манера держаться, изобличающая отнюдь не смиренный характер, ещё усиливали в его глазах очарование этой изумительной красавицы, глядевшей на него сейчас чуть ли не с мольбой. Он снова обрёл всё своё хладнокровие и, не задумываясь, повернул кинжал в сердце своей жертвы.
— Признаться, я даже не удивлюсь, — заметил он как бы вскользь, — если мы услышим, что это из ревности господин Сорель выстрелил дважды из пистолета в женщину, которую когда-то так любил. Она отнюдь не лишена привлекательности, а с некоторых пор она очень часто виделась с неким аббатом Маркино из Дижона: он чуть ли не янсенист, человек безнравственный, как и все они.
Господин де Фрилер дал себе волю и с наслаждением терзал сердце этой красивой молодой девушки, нащупав её слабую струну.
— Зачем понадобилось господину Сорелю, — говорил он, устремив на Матильду пылающий взор, — выбрать для этого церковь, если не ради того, что в это самое время соперник его совершал там богослужение? Все считают, что счастливец, которому вы покровительствуете, исключительно умный, более того, на редкость осторожный человек. Казалось бы, чего проще было спрятаться в саду господина де Реналя, где ему так хорошо знаком каждый уголок; ведь там почти наверняка никто бы его не увидел, не схватил, не заподозрил, и он преспокойно мог убить бы эту женщину, которую он так ревновал.
Это рассуждение, по всей видимости, столь правильное, совершенно расстроило Матильду; она потеряла всякую власть над собой. Гордой душе, но уже успевшей впитать в себя всё то чёрствое благоразумие, которое в большом свете стремится искусно подражать человеческому сердцу, не так-то легко было постигнуть, какую радость доставляет человеку пренебречь всяким благоразумием и как сильно может быть такое чувство в пылкой душе. В высших слоях парижского света, где протекала жизнь Матильды, никакое чувство, за очень редким исключением, не способно отрешиться от благоразумия, — ведь из окна бросаются только с пятого этажа.
Наконец аббат Фрилер убедился в том, что он держит Матильду в руках. Он дал ей понять (разумеется, он лгал), что у него есть возможность воздействовать на прокурора, который будет выступать обвинителем Жюльена.
А когда будут назначены тридцать шесть присяжных судебной сессии, он самолично поговорит по крайней мере с тридцатью из них.
Если бы Матильда не показалась г-ну де Фрилеру такой обворожительной, ей бы пришлось ходить к нему раз пять или шесть, прежде чем он снизошёл бы до столь откровенного разговора.
Кастр. 1676. — В доме по соседству с моим брат убил сестру; сей дворянин уже и ранее был повинен в убийстве. Отец его роздал тайно пятьсот экю советникам и этим спас ему жизнь.
Локк, «Путешествие во Францию»
Выйдя из епископского подворья, Матильда, не задумываясь, послала нарочного к г-же де Фервак; боязнь скомпрометировать себя не остановила её ни на секунду. Она умоляла соперницу заручиться от монсеньора епископа ...ского написанным им собственноручно письмом на имя аббата де Фрилера. Она дошла до того, что умоляла её самое приехать в Безансон — поступок поистине героический для этой ревнивой и гордой души.
По совету Фуке она остерегалась рассказывать о своих хлопотах Жюльену. Её присутствие и без того доставляло ему немало беспокойства. Близость смерти сделала его таким щепетильным, каким он никогда не был в жизни, и его теперь мучили угрызения совести не только по отношению к г-ну де Ла-Молю, но и по отношению к самой Матильде.
«Да как же это так! — говорил он себе. — Я ловлю себя на том, что невнимателен к ней и даже скучаю, когда она здесь. Она губит себя ради меня, и вот как я отплачиваю ей! Неужели я просто злой человек?» Этот вопрос очень мало занимал его, когда он был честолюбцем: не добиться успеха — вот единственное, что считалось тогда постыдным в его глазах.
Тягостная неловкость, которую он испытывал в присутствии Матильды, усугублялась ещё и тем, что она сейчас пылала к нему какой-то необычайной, неистовой любовью. Она только и говорила, что о всяких невообразимых жертвах, на которые она пойдёт для того, чтобы его спасти.
Воодушевлённая чувством, которое наполняло её гордостью и подавляло всё её природное высокомерие, она стремилась отметить каждое мгновение своей жизни каким-нибудь необыкновенным поступком. Все её долгие разговоры с Жюльеном были сплошь посвящены самым невероятным и как нельзя более рискованным для неё проектам. Тюремщики, которым она щедро платила, предоставляли ей полновластно распоряжаться в тюрьме. Фантазии Матильды не ограничивались тем, что она жертвовала своей репутацией; пусть её история станет известна всему свету, — ей было всё равно. Вымолить на коленях помилование Жюльену, бросившись перед мчащейся во весь опор каретой короля, привлечь внимание монарха, рискуя тысячу раз быть раздавленной, — это была одна из наименее сумасшедших выдумок, которыми увлекалось её безудержное, пылкое воображение. Она не сомневалась, что с помощью своих друзей, состоявших при особе короля, она сможет проникнуть в запретную часть парка Сен-Клу.