Но вскоре всё внимание его было поглощено множеством хорошеньких женщин, которые сидели на трёх балконах, выступавших над местами для судей и присяжных, как раз против скамьи подсудимых. Повернувшись лицом к публике, он увидал, что вся галерея, идущая кругом над амфитеатром, сплошь заполнена женщинами, преимущественно молоденькими и, как ему показалось, очень красивыми; глаза у них блестели, и взгляд их был полон участия. Внизу, в зале, было битком набито, народ ломился в двери, и часовым никак не удавалось водворить тишину.
Когда все эти глаза, жадно искавшие Жюльена, обнаружили его и увидели, как он усаживается на место, отведённое для подсудимого на небольшом возвышении, до него донёсся удивлённый, сочувственный ропот.
Ему сегодня нельзя было дать и двадцати лет; одет он был очень просто, но с большим изяществом, волосы его и лоб были очаровательны. Матильда сама позаботилась о его туалете. Лицо Жюльена поражало бледностью. Едва он уселся на свою скамью, как со всех сторон послышалось перешёптывание: «Боже! Какой молоденький!.. Да ведь это совсем ребёнок!.. Он гораздо красивее, чем на портрете!»
— Взгляните, подсудимый, — сказал ему жандарм, сидевший справа от него, — видите вы этих шестерых дам в ложе? — И жандарм показал ему на небольшую нишу, немного выступавшую над той частью амфитеатра, где сидели присяжные. — Вот это супруга господина префекта, а рядом с ней госпожа маркиза де Н.; она очень вам благоволит: я сам слышал, как она говорила со следователем. А за нею — госпожа Дервиль.
— Госпожа Дервиль! — воскликнул Жюльен и вспыхнул до корней волос.
«Как только она выйдет отсюда, — подумал он, — она сейчас же напишет госпоже де Реналь». Он не знал, что г-жа де Реналь приехала в Безансон.
Начался допрос свидетелей. Он длился несколько часов. При первых словах обвинительной речи, с которой выступил генеральный прокурор, две из тех дам, что сидели в маленькой ложе, как раз напротив Жюльена, залились слезами. «Госпожа Дервиль не такая, она не расчувствуется», — подумал Жюльен; однако он заметил, что лицо у неё пылает.
Генеральный прокурор с величайшим пафосом на скверном французском языке распространялся о варварстве совершённого преступления. Жюльен заметил, что соседки г-жи Дервиль слушают его с явным неодобрением. Некоторые из присяжных, по-видимому, знакомые этих дам, обменивались с ними замечаниями и, видимо, успокаивали их. «Вот это, пожалуй, недурной знак», — подумал Жюльен.
До сих пор он испытывал только чувство безграничного презрения ко всем этим людям, которые собрались здесь, на суде. Пошлое красноречие прокурора ещё усугубило его чувство омерзения. Но мало-помалу душевная сухость Жюльена исчезла, побеждённая явным сочувствием, которое он видел со всех сторон.
Он с удовлетворением отметил решительное выражение лица своего защитника. «Только, пожалуйста, без лишних фраз», — тихонько шепнул он ему, когда тот приготовился взять слово.
— Вся эта выспренность, вытащенная из Боссюэ, которую здесь развернули против вас, пошла вам только на пользу, — сказал адвокат.
И действительно, не прошло и пяти минут после того, как он начал свою речь, как почти у всех женщин появились в руках носовые платки. Адвокат, окрылённый этим поощрением, обращался к присяжным чрезвычайно внушительно. Жюльен был потрясён: он чувствовал, что сам вот-вот разразится слезами. «Боже великий! Что скажут мои враги?»
Он уже совсем готов был расчувствоваться, как вдруг, на своё счастье, встретился с нахальным взглядом барона де Вально.
«Глаза этого подхалима так и горят, — сказал он про себя. — Как торжествует эта низкая душонка! Если бы это зрелище было единственным следствием моего преступления, и то я должен был бы проклинать его. Бог знает, чего он только не будет плести обо мне госпоже де Реналь, сидя у них зимними вечерами».
Эта мысль мигом вытеснила все остальные. Но вскоре Жюльен был выведен из своей задумчивости громкими одобрительными возгласами. Адвокат окончил свою речь. Жюльен вспомнил, что полагается пожать ему руку. Время пролетело удивительно быстро.
Адвокату и подсудимому принесли подкрепиться. И тут только Жюльен с крайним изумлением обнаружил одно обстоятельство: ни одна из женщин не покинула зала, чтобы пойти поесть.
— Я, признаться, помираю с голоду, — сказал защитник. — А вы?
— Я тоже, — отвечал Жюльен.
— Смотрите-ка, вот и супруге господина префекта принесли поесть, — сказал адвокат, показывая ему на маленькую ложу. — Мужайтесь: всё идёт отлично.
Заседание возобновилось.
Когда председатель выступил с заключительным словом, раздался бой часов — било полночь. Председатель вынужден был остановиться; в тишине среди общего напряжённого ожидания бой часов гулко раздавался на весь зал.
«Вот он, мой последний день, наступает», — подумал Жюльен. И вскоре он почувствовал, как им неудержимо овладевает идея долга. До сих пор он превозмогал себя, не позволял себе расчувствоваться и твёрдо решил отказаться от последнего слова. Но когда председатель спросил его, не желает ли он что-либо добавить, он встал. Прямо перед собой он видел глаза г-жи Дервиль, которые при вечернем освещении казались ему необычайно блестящими. «Уж не плачет ли она?» — подумал он.
— Господа присяжные!
Страх перед людским презрением, которым, мне казалось, я могу пренебречь в мой смертный час, заставляет меня взять слово. Я отнюдь не имею чести принадлежать к вашему сословию, господа: вы видите перед собой простолюдина, возмутившегося против своего низкого жребия.
Я не прошу у вас никакой милости, — продолжал Жюльен окрепшим голосом. — Я не льщу себя никакими надеждами: меня ждёт смерть; она мной заслужена. Я осмелился покуситься на жизнь женщины, достойной всяческого уважения, всяческих похвал. Госпожа де Реналь была для меня всё равно что мать. Преступление моё чудовищно, и оно было предумышленно. Итак, я заслужил смерть, господа присяжные. Но будь я и менее виновен, я вижу здесь людей, которые, не задумываясь над тем, что молодость моя заслуживает некоторого сострадания, пожелают наказать и раз навсегда сломить в моём лице ту породу молодых людей низкого происхождения, задавленных нищетой, коим посчастливилось получить хорошее образование, в силу чего они осмелились затесаться в среду, которую высокомерие богачей именует хорошим обществом.
Вот моё преступление, господа, и оно будет наказано с тем большей суровостью, что меня, в сущности, судят отнюдь не равные мне. Я не вижу здесь на скамьях присяжных ни одного разбогатевшего крестьянина, а только одних возмущённых буржуа...
В продолжение двадцати минут Жюльен говорил в том же духе; он высказал всё, что у него было на душе. Прокурор, заискивавший перед аристократией, в негодовании подскакивал на своём кресле; и всё же, несмотря на несколько отвлечённый характер этого выступления Жюльена, все женщины плакали навзрыд. Даже г-жа Дервиль не отнимала платка от глаз. Перед тем как окончить свою речь, Жюльен ещё раз упомянул о своём злоумышлении, о своём раскаянии и о том уважении и безграничной преданности, которые он когда-то, в более счастливые времена, питал к г-же де Реналь... Г-жа Дервиль вдруг вскрикнула и лишилась чувств.