Прошла неделя с тех пор, как король побывал в Верьере, и от неисчислимого вранья, глупейших пересудов, самых дурацких разговоров, предметом коих поочерёдно были сам король, епископ Агдский, маркиз де Ла-Моль, десять тысяч бутылок вина, осрамившийся бедняга Муаро, который в надежде заполучить крестик выполз из дому только через месяц после своего падения, — единственное, что уцелело от всего этого, были толки о нахальном бесстыдстве, с коим протиснули в ряды почётной стражи этого Жюльена Сореля, плотничьего сынка! Стоило послушать, как упражнялись на сей счёт богатые мануфактурщики, которые, сидя в кафе с утра до вечера, орали до хрипоты, проповедуя равенство. Эта гордячка г-жа де Реналь, вот кто придумал это безобразие! А что её на это толкнуло? Догадаться нетрудно: красивые глаза да свежие щёчки ихнего аббатика Сореля.
Вскоре после того, как семейство г-на де Реналя снова вернулось в Вержи, младший из детей, Станислав-Ксавье, заболел. Г-жу де Реналь внезапно охватили ужасные угрызения совести. Впервые она стала упрекать себя за свою страсть последовательно и жестоко; ей вдруг, словно чудом, открылось, в какой страшный грех вовлекла её любовь. Несмотря на то, что она была глубоко верующей, ей до сих пор ни разу не случилось подумать о том, сколь велико её преступление перед богом.
Когда-то в монастыре Сердца Иисусова она пылала исступлённой любовью к богу; теперь она так же исступлённо страшилась его. Мучительная борьба, раздиравшая её душу, была тем особенно страшна, что страх её не поддавался никаким доводам рассудка. Жюльен заметил, что всякое разумное убеждение не только не успокаивало, а, наоборот, раздражало её, ибо ей казалось, что это сатанинские речи. Но Жюльен сам очень любил маленького Станислава, а она только с ним и могла говорить о болезни мальчика; ему с каждым днём становилось всё хуже. Г-жа де Реналь, мучаясь непрестанным раскаянием, совсем лишилась сна; она целыми днями пребывала в угрюмом молчании, а если бы она только позволила себе разжать губы, она тут же немедленно покаялась бы в своём грехе перед богом и людьми.
— Заклинаю вас, — говорил ей Жюльен, когда они оставались одни, — не говорите ни с кем. Пусть я буду единственным свидетелем ваших мучений. Если вы хоть сколько-нибудь ещё любите меня, молчите, — ваши признания не могут излечить нашего Станислава.
Но его уговоры не достигали цели, он не понимал, что г-жа де Реналь вбила себе в голову, что для умилостивления господа бога, которого она прогневила, ей надо возненавидеть Жюльена или потерять сына. И оттого, что она не находила в себе сил возненавидеть своего любовника, она и была так несчастна.
— Оставьте меня, — сказала она однажды Жюльену. — Ради бога, умоляю вас, бегите из нашего дома: то, что вы здесь, со мной, убивает моего сына. Бог карает меня, — добавила она, понизив голос. — Гнев его справедлив, да будет его святая воля. Я совершила ужасный грех, и я жила, даже не чувствуя раскаяния. А ведь это первый знак того, что господь оставил меня, и теперь я должна быть наказана вдвойне.
Жюльен был глубоко потрясён. Он видел, что это не лицемерие, не громкие фразы. «Она в самом деле верит, что своей любовью ко мне она убивает сына, и вместе с тем бедняжка любит меня больше, чем сына. И — тут уж сомневаться невозможно — я вижу, как её убивают эти угрызения, — вот подлинно высокое чувство. Одного не понимаю только, как это я мог внушить ей такую любовь, я, такой бедняк, так плохо воспитанный, такой необразованный и зачастую даже такой грубиян в обращении».
Однажды ночью ребёнку стало совсем плохо. Около двух часов в комнату вошёл г-н де Реналь взглянуть на него. Мальчик, весь красный, метался в жару и не узнал отца. Внезапно г-жа де Реналь бросилась на колени перед мужем. Жюльен понял, что она способна сейчас всё сказать и погубить себя навек.
На счастье, её странное поведение только рассердило г-на де Реналя.
— Прощай, прощай! — бросил он, направляясь к двери.
— Нет! Выслушай меня! — вскричала она, стоя на коленях и пытаясь удержать его. — Ты должен узнать правду. Знай, это я убиваю моего сына. Я дала ему жизнь, и я же её отнимаю у него. Небо наказует меня! Я согрешила перед господом, я убийца! Я должна сама предать себя на позор, подвергнуться унижению: быть может, эта жертва умилостивит создателя.
Будь у г-на де Реналя хоть капля воображения, он понял бы всё.
— Романтические бредни! — воскликнул он, отстраняя жену, которая пыталась обхватить его колени. — Вот ещё романтические бредни! Завтра утром, Жюльен, вызовите доктора. — И он отправился к себе спать.
Госпожа де Реналь рухнула на пол, почти теряя сознание, но она судорожно отталкивала Жюльена, бросившегося ей на помощь.
«Вот он, грех прелюбодеяния! — подумал он. — Возможно ли, чтобы эти мошенники-попы были правы? Чтобы эти люди, сплошь погрязшие в грехах, знали, что такое, в сущности, грех?.. Просто непостижимо!»
Прошло минут двадцать после того, как г-н де Реналь ушёл из комнаты, и всё это время Жюльен видел перед собой женщину, которую он любил, всё в той же неподвижной позе, — уткнувшись головой в постельку ребёнка, она словно застыла в беспамятстве. «Вот женщина поистине совершенно исключительная, — думал он. — И вот она сейчас доведена до полного отчаяния только из-за того, что узнала меня.
Время идёт час за часом. А что я могу сделать для неё?.. Надо решиться. Здесь теперь уж дело не во мне. Что мне до людей и их пошлых кривляний? Но что же я могу сделать для неё? Бросить её?.. Но ведь она останется тогда одна-одинёшенька со своим ужасным горем. От этого её истукана-мужа больше вреда, чем пользы. Он её ещё как-нибудь заденет по своей грубости. Она с ума может сойти, в окошко выброситься!
Если я оставлю её, перестану её сторожить, она ему откроется во всём. И как за него поручиться? Вдруг он, невзирая на будущее наследство, поднимет грязный скандал. Да она способна — господи боже! — во всём этому негодяю, аббату Малону, признаться! Он и так под предлогом того, что здесь болен шестилетний ребёнок, не вылезает из их дома, и, разумеется, неспроста. Она в таком отчаянии, в таком страхе перед богом, что уже забыла, что он за человек, — сейчас он для неё только служитель божий».
— Уйди отсюда, — внезапно произнесла г-жа де Реналь, открывая глаза.
— Ах, тысячу раз я отдал бы жизнь мою, чтобы хоть узнать, как тебе можно помочь! — отвечал он. — Никогда я так не любил тебя, ангел мой, или, вернее, только сейчас начинаю я обожать тебя так, как должно. Что будет со мной вдали от тебя, да ещё когда я всё время буду думать, что ты из-за меня несчастна! Но что говорить о моих мучениях! Да, я уеду, уеду, любовь моя. Но ведь стоит мне только тебя покинуть, стоит мне только перестать оберегать тебя, непрестанно стоять меж тобой и твоим мужем, ты ему всё расскажешь — и тогда ты погибла. Ты подумай, ведь он тебя с позором выгонит из дома, и весь Верьер, весь Безансон только и будут болтать, что об этом скандале. Чего только на тебя не наплетут, никогда уж тебе после такого срама не подняться...
— Этого-то я и хочу! — вскричала она, вставая с колен. — Буду страдать, так мне и надо...