Тогда я решила стать богатой. Если моя мать не может согреть свое тело и душу, то хоть я, по крайней мере, постараюсь сделать это. Уже в тот первый год, что я провела дома, я успела соткать праздничный плащ для танцев и подарить его нашей хейимас. Я соткала его на станке Бесстрашной, который до той поры стоял никому не нужный в нашей дальней комнате. Я ткала и посматривала на серебряный полумесяц подаренного мне бабушкой браслета, который туда-сюда мелькал на моей руке над рамой станка.
Ракушка присматривала за нашими овечками во время окота, а после стрижки отдавала их шерсть в хранилище; семье все еще принадлежало пять овец: два валуха и три ярочки. Когда я шла в овчарню, то всегда брала Экверкве с собой. Она была готова учиться всему и у всех, в том числе и у любых животных, которых видела на пастбищах и на окрестных холмах. В Столице Кондора она не видела никого, кроме людей, так что учить ее приходилось многому. Во время нашего путешествия в Долину она все время шла пешком, и ее окружали живые обитатели Небесных Домов; она «попробовала молока Койотихи», и теперь, в Долине, ей хотелось быть с овцами и коровами в хлеву, и на псарне со щенками; как и все остальные дети, она готова была возиться с ними целый день. Сады и лес, где собирали, например, ягоды, нравились ей куда меньше; работа там движется медленно, а результат не так-то скоро увидишь, разве что во время сбора яблок или других фруктов. Искусству собирательства обучаются постепенно, и понимание его пользы приходит не сразу.
В хозяйстве у Девяти Целых всегда держали химпи, и он дал нам четырех детенышей из одного выводка. Я подновила старую клетку под верандой и научила Экверкве ухаживать за химпи. Она чуть не удушила их сперва по недомыслию от излишнего рвения, а потом как-то позабыла дать им воды, так что зверьки чуть не умерли от жажды. Экверкве горько плакала, мучимая угрызениями совести, и кое-чему все-таки научилась; а еще она научилась отлично свистеть, подражая химпи. У кошки, что жила на первом этаже, родились котята, и парочка пестреньких котят перекочевала в наши комнаты. Однажды возле наших плодовых деревьев я нашла козленка-подростка, хромого и окровавленного; дикие собаки убили его мать и сильно покусали самого малыша. Я как сумела подлечила козочку, принеся ее домой, а потом некоторое время держала в загоне, пока она совсем не поправилась. Поскольку козочка была приблудной, то стала принадлежать нашему семейству, и вскоре у нас уже было пять коз, очень хорошеньких, рыжевато-коричневых с черными пятнами и длинной шерстью, из которой получалась превосходная пряжа.
Я всегда больше всего любила заниматься гончарным ремеслом, но теперь, когда в хозяйстве были овцы, козы и хороший ткацкий станок, похоже, следовало больше времени уделить прядению шерсти и ткачеству; так я и поступила. Я взяла то, что мне было предложено, ибо сама хотела давать. Трудности с ткачеством были в одном: я не любила сидеть дома. Тех семи лет, проведенных за запертыми дверями и окнами, с меня было вполне достаточно. Так что в течение всего сухого сезона, от Танца Луны до Танца Травы, я вытаскивала станок на балкон, где очень приятно было работать.
Тень, которую в Саи воспитали как «горничную», не умела даже готовить. Они с Экверкве вместе учились этому мастерству. Моя мать уже привыкла к обществу Тени; она крайне редко с ней говорила, однако, похоже, полюбила ее и охотно работала с нею вместе. Тень также училась работать в саду вместе с моей матерью и Ракушкой. Через некоторое время она даже начала заглядывать вместе с другими женщинами в Общество Крови и слушать там наставления, а еще она стала посещать нашу хейимас Синей Глины; и на третий год ее жизни в Синшане, во время Танца Воды ее приняли в Дом Синей Глины как мою сестру, живущую в моей семье; да я и считала ее своей сестрой, поскольку, с тех пор как мы с ней еще девочками познакомились в Доме Тертеров, я с ее стороны видела одну лишь любовь и преданность. Позже она вступила в Общество Сажальщиков. Однажды, когда мы с ней расчищали участок земли у нас в саду от старых тяжелых черных кирпичей, а глина так и липла к лопате огромными комьями, так что одной приходилось сперва глубоко поддеть кирпич и некоторое время держать его на лопате, пока вторая другой лопатой счищала с него землю, так вот, пока мы в поте лица занимались этой тяжелой работой под мелким холодным дождиком, она сказала мне:
— Мой отец был тьоном и продал меня в Дом Тертеров, когда мне было всего пять лет, чтобы меня там. выучили на горничную и я никогда не возилась бы с землей. А теперь ты только посмотри на меня! — Она попыталась поднять ногу, но та так глубоко увязла в мокрой земле, что только башмак зачавкал. — Да я просто влипла в эту землю! — сказала она и стряхнула тяжеленный кирпич, лежавший у нее на лопате, а потом передала лопату мне, и мы продолжали копать. Мы не часто разговаривали с ней о Столице Кондора. Даже ей, по-моему, те годы казались похожими на лихорадочную, беспокойную ночь, которая длинна, темна и полна разных черных мыслей и немых страданий; такую ночь не станешь лишний раз вспоминать при солнечном свете.
Я забыла рассказать еще о том, что в тот год, когда я вернулась домой, после Танца Солнца, я, оставив дома Экверкве, Тень и Зяблика, одна отправилась в Кастоху и Вакваху, чтобы рассказать там историю своей жизни с народом Дайяо и ответить на вопросы, которые могут задать мне ученые люди, — о самих Дайяо, об их оружии и военных планах. В те годы они получали довольно много информации по сети Обмена; я узнала, например, что Птенчики снова летают и сожгли уже несколько городов на юго-западе от Кулкун Эраиан, однако не замечено никакого продвижения армий Кондора за пределы их собственной страны. Как раз в эти дни через Пункт Обмена Информацией из Страны Шести Рек пришло известие о том, что, по свидетельству очевидцев, один из Птенчиков прямо в воздухе загорелся и упал, весь объятый пламенем; ученые из Ваквахи запросили подтверждение этих сведений, и такое подтверждение было ими получено от Столицы Разума. Множество людей теперь пользовалось сетью Обмена Информацией, от Северной Горы до побережья Внутреннего Моря и дальше, вплоть до Озера-Кратера и даже еще севернее, так что обо всем, что происходило в Столице Кондора, тут же становилось известно, и, как мне сказали, никого уже невозможно было застать врасплох и никто не оставался без помощи, если просил о ней. Я слушала их и отвечала на вопросы, стараясь рассказывать как можно подробнее, однако мне самой в те времена ничего не хотелось узнавать о Дайяо; мне тогда хотелось одного: чтобы все связанное с ними в моей жизни, осталось далеко позади; а потому я при первой же возможности вернулась домой.
Я снова пришла в Вакваху вместе с Экверкве, когда моей дочери исполнилось уже девять лет, но на Пункт Обмена Информацией мы заходить не стали, а отправились на высокогорные Источники, туда, где берет начало Река На, и там танцевали на празднике Воды — ведь именно там в лучах солнца начинает сверкать вода, дающая жизнь нашей Долине.
Когда я уже года два или три прожила дома и хозяйство мое понемногу наладилось, а потому мне уже не нужно было трудиться от зари до зари не покладая рук, у меня появилось время подумать и о других вещах. Я стала более внимательно слушать то, о чем говорили в хейимас, и чаще беседовать с моим побочным дедом и с Ракушкой; они оба были умные, отзывчивые и великодушные люди. Они всегда ко мне хорошо относились и обо мне заботились. Теперь, когда они уже сильно постарели, пришло время мне заботиться о них и наконец принять у них то, что они предлагали мне когда-то. Я была счастлива, давая без счета, ибо дом наш теперь был полон, а Ракушка и дед от души хвалили меня за созданное мной благополучие; но я-то знала, что по-настоящему благополучной они меня не считают, потому что я по-прежнему плохо разбиралась в истории, поэзии и прочих умных вещах. У меня, например, не было никаких своих песен, кроме одной целительной ваквы, которую еще в детстве я получила в подарок от того старика с Большого Гейзера, и еще песня Дождя и Перьев, которую я получила в дар от Небесных Домов, возвращаясь домой по горной дороге. Девять Целых сказал мне: