«…И наутро ребенка нашли. Он стоял, прислонившись к стволу яблони, и был холодный, как зимний дождь, и застывший как деревяшка, а глаза его все смотрели в одну точку — но только зрачки стали мертвенно-белыми».
Дети, которым приходится в такой период пасти овец, или заниматься собирательством, или ухаживать за своими «подарочными» саженцами, растущими далеко от дома, испытывают настоящий ужас перед этими незаметно и неслышно подкрадывающимися чудовищами и выходят из дому по возможности только парами или группами в течение всех этих дней.
Остальные церемонии подготовительного периода проводятся в пяти хейимас или же всеми вместе, открыто, на площади для танцев. Любой может присоединиться к игре на барабанах или к танцам, то входя в танцующую группу, то выходя из нее; ритмы и танцы носят самый простой традиционный характер. Я бы охарактеризовала их как довольно монотонные, бесконечные и тем не менее удивительно привлекательные. Стоит присоединиться к танцующим или аккомпанирующим, как уйти уже трудно. Чаще всего поют так называемые долгие песни. Слов в них, по сути дела, нет, это либо «матричные» наборы звуков, либо междометия, окружающие «сердцевину», состоящую из значимых слов. Ведущий запевает такую песню, и те, кто присоединяется к пению, стараются, чтобы песня длилась как можно дольше — столько, сколько будет петь сам ведущий. Такие долгие песнопения в хейимас могут порой продолжаться несколько дней подряд без передышки, и голодающие все это время певцы доводят себя до состояния глубокого транса и полного истощения. Затем они могут отдохнуть четыре-пять дней и возобновить долгое пение.
Ниже приведен «текст» одной из таких песен, я слышала ее в хейимас Желтого Кирпича в Мадидину. Обычно подобные песни записи не подлежат, однако мне объяснили, что это просто потому, что запись их сочтена необязательной.
Oейя кемейя Оу Имитими Оу-а йя.
Iаставник Танцоров Внутреннего Солнца время от времени отбивал ритм на небольшом деревянном барабане и вел основную мелодию. Каждая из четырех фраз (или слогов?) повторялась по меньшей мере в течение часа, а то и в течение нескольких часов, за исключением выражения имитими, которое повторялось еще чаще и всегда по девять раз кряду. Способность певцов следовать за ведущим и мгновенно менять совершенно неведомую заранее мелодию и ритм объяснялась довольно просто: двое из них, очевидно, наименее одаренные, не пели вовсе, а осуществляли едва заметный «контроль» над ведущим и еле слышно меняли звучание непрерывного о-о-о, когда менялась основная тональность, а также подсказывали остальным нужные слова или слоги или подменяли того, кому требовалось перевести дыхание; все это вместе создавало полную иллюзию непрерывного, идеально ровного звучания в течение часов одиннадцати-двенадцати, пока певцы не сдавались окончательно. Обычно долгое пение продолжается подряд почти два дня и две ночи. Когда у ведущего сдает голос, что происходит чаще всего к середине второй ночи, он, продолжая отбивать ритм на барабане, безмолвно двигает губами, шепотом произнося очередное «матричное» слово.
Долгое пение, продолжающееся более двух суток, обычно осуществляется с несколькими ведущими и затягивается уже суток на пять. Старшие из подростков и многие взрослые обычно хотя бы один раз принимают участие в таком долгом пении.
Большая часть людей также соблюдает пост и половое воздержание в течение Двадцати Одного Дня, ужесточая строгость запретов по мере приближения дня солнцеворота. Настроение в обществе постепенно становится все более напряженным и мрачно-суровым — «натянутым», как они выражаются.
В канун дня солнцеворота все группы путешественников возвращаются домой, желательно до наступления темноты, и разбредшиеся во все стороны семьи вновь воссоединяются по возможности в доме матери. Женатые мужчины часто на Двадцать Первую Ночь возвращаются в дома своих матерей. Города выглядят так, словно находятся в осаде. На закате все двери и окна плотно закрываются. Выключаются все источники энергии, останавливаются все мельницы и станки; если это возможно, домашние животные помещаются в клетки, загоны, хлева и стойла; и, когда солнце садится, выключаются все лампы и гасятся все огни в каминах и очагах. До заката еще разрешается зажечь в доме свечу, однако согласно традиции, весьма поддерживаемой детьми и подростками, обожающими все традиционное и таинственное, ночью зажигать никакого огня нельзя. Если свеча гаснет сама собой, то потом она так и остается незажженной. Эта самая длинная ночь в году оказывается и самой темной.
В течение последнего дня, еще при свете, Танцоры Внутреннего Солнца успевают вырыть на городской площади довольно глубокую яму шириной фута в два. После заката люди, проходя мимо этой ямы под названием «Несуществование», бросают туда горстку золы из своего очага, немножко пищи, завернутой в кусочек ткани, или перышко, или прядь волос, или даже кольцо, или резное украшение, или же маленький свиток исписанной бумаги, или еще какую-нибудь вещь, представлявшую для каждого некую личную ценность. Все происходит в молчании, и песен тоже никто не поет. Люди просто проходят мимо и, как бы невзначай, совершают это маленькое личное жертвоприношение. Молчаливая процессия продолжается до полуночи, а то и позже. Затем каждый возвращается в одиночестве в свой темный дом по темным улицам или же идет в молчаливую хейимас, где посреди центрального помещения горит одна-единственная искорка огня в этой беспросветной ночи — крохотный масляный светильничек. Позже, ночью, гасят и этот свет. И в один из самых темных часов члены Общества Черного Кирпича засыпают землей яму под названием «Несуществование» и заравнивают поверхность так, чтобы и следов было не отыскать.
Ясень из Общества Черного Кирпича говорил мне: «Это вроде как память города — там, под землей, по которой мы ходим, под нашей городской площадью. Там лежат все те вещи, которые каждый год клали туда в молчании и во тьме, забытые, несуществующие вещи. Их кладут туда, чтобы о них забыть. Они пожертвованы». Итак, Двадцать Первая Ночь проходит во тьме и молчании.
При первых проблесках рассвета, примерно в тот час, когда начинают кричать петухи, исполняется одна-единственная песня. Четыре или пять девочек-подростков, обучавшихся Танцам Внутреннего Солнца, поднимаются на высокую крышу или на башню, если таковая имеется в городе, и там, стоя, с начала и до конца, но только один раз поют Гимн Зиме.
Т„рн рассказывала мне: «В детстве я всегда собиралась не спать и обязательно дождаться исполнения этого Гимна или по крайней мере проснуться и послушать его, но мне это никогда не удавалось. Я умоляла мать и других женщин из нашей семьи разбудить меня вовремя, но если они даже и будили меня, то Гимн успевал уже кончиться к тому моменту, когда я окончательно просыпалась и была способна хоть что-нибудь воспринимать. Но когда я стала старше и впервые услышала эту песню, мне показалось, что я знала ее, еще будучи в утробе матери».
Слов этого гимна в записи не существует.
Рано утром вновь разжигаются огни в очагах и каминах, вновь подземные хейимас освещаются разноцветными праздничными лампочками, и вот наступает час восхода — событие, которое хотя и является центральным для всего празднества, но никак формально не отмечается.