Я, стараясь ничего не коснуться, что было совсем уж непросто, потому как ноги не желали слушаться и подкашивались, вышла в коридор и, не задумываясь, пошла в сторону фойе. Оттуда шел праздничный веселый гомон, там было множество людей и мне было необходимо до них добраться. А уж среди людей я быстро начну соображать и решу, что же делать дальше.
К счастью, сразу за дверью я увидела знакомое лицо. Коленька Массалитинов пытался потихоньку, не привлекая внимания, пробраться за кулисы. Увидев меня, он вздрогнул:
— Что с вами? Вы так побледнели…
— Со мной все в порядке. У меня к вам просьба. Возможно, господин полицмейстер еще в театре…
— В театре, все еще выражает свои восторги Екатерине Дмитриевне.
— Так вы позовите его сюда. Только тихо. Скажите очень важно.
Массалитинов не стал более ничего спрашивать, кивнул и ушел выполнять поручение. Мне от его серьезности, от того, как он отнесся к моим словам, стало много легче. Как хорошо, что именно он мне встретился первым, а, скажем, не Елена Никольская. Она хоть далеко и не дура, но вряд ли поняла бы все вот так и сразу. И уж точно стала бы обо всем расспрашивать. А мне все еще невозможно было сказать вслух, что Михеича убили.
Полицмейстер появился на удивление быстро, видимо, сказался талант господина Массалитинова, заставил он его поверить в важность происходящего с первых слов.
— Я слушаю вас, — недовольно произнес он, обращаясь ко мне.
— Там… там трое убитых. Из револьвера. Я провожу.
Слова с трудом выдавливались из горла, но, может, благодаря этому полицмейстер и не стал ничего переспрашивать и поверил сразу, лишь побледнел чуть и стал еще строже с виду:
— Господин Массалитинов, — обратился он к Коленьке, — будьте любезны, позовите с улицы городового, а если случится, то двоих. Один пусть у входа в театр встанет и никого не выпускает. Второго сюда пришлите. Но пусть он через служебный вход пройдет…
— Через служебный сразу вверх по лестнице, второй этаж, первая дверь по левую сторону, — пояснила я в ответ на вопросительный взгляд Коленьки.
Массалитинов кивнул, но не убежал сразу, а еще раз вопросительно взглянул, но уже не на меня, на полицмейстера — не нужно ли еще чего-то сделать?
— И поставьте здесь человека, чтобы никого не пускал, пока я не распоряжусь. И еще, постарайтесь привлекать как можно меньше внимания. Не дай бог паника… Да что я говорю, вы и сами человек разумный.
Мы едва успели дойти до нужной двери — хотя надо сказать, что шагала я медленно, потому что ноги все еще едва меня слушались, — как по лестнице раздался грохот сапог, примчался запыхавшийся городовой. Полицмейстер махнул ему рукой, мол, постой здесь, братец, а затем и приложил палец к губам. Городовой так же молча кивнул и стал от двери сбоку. Правда, постарался заглянуть в комнату и тут же стал осенять себя крестным знамением.
Полицмейстер замер на пороге, оглядел помещение цепким, холодным взглядом и повернулся ко мне:
— Заходили?
— Да. На два шага. Но ничего не трогала.
— Весьма похвально. Не страшно еще раз посмотреть?
Страшно, конечно, но не для потехи же просят, для дела. Потому я кивнула и заглянула в комнату.
— Все как было и все на своих местах.
— Да уж, бегать тут нынче некому. Прости, дочка. Закостенел уж душой на службе, вот и шучу невпопад. Хотя если не шутить, то и свихнуться от таких картин можно. Ладно, говори кто здесь кто.
Я начала говорить. Про господина хозяйственного распорядителя получилось почти легко. Наверное, потому что общалась я с ним мало, да и не любила его, честно сказать. Когда указывала на кассира Алексея Ивановича, к горлу подкатил комок. А про Михеича едва сумела досказать, как хлынули слезы. Наверное, это неправильно. То, что я смерть каждого воспринимаю так по-разному. Перед смертью же все равны? Но Михеич мне был как родной, потому и жалко его было много сильнее, чем других.
— Все слышал? — спросил полицмейстер городового. — Позови сюда еще кого из наших, а сам садись на извозчика и гони в управу за следователем.
Городовой вскинул руку к шапке и бегом кинулся вниз. И почти тут же снизу раздался грохот еще одной пары сапог, видимо, прибыл еще один полицейский. Шаги и в ту, и в другую сторону на мгновение замерли, послышались приглушенные голоса, а потом вновь загремели кованые подошвы, и объявился новый городовой. Козырнул начальству и молча, без вопросов, встал у двери.
— Ладно, дочка, — ласково сказал мне полицмейстер. — Пойдем куда в сторонку, я тебя расспрошу обо всем в подробностях да отпущу домой.
Он повернулся к городовому:
— А ты, братец, посторожи здесь до прибытия следователя. И никому ни слова. Нет, ты лучше говори, что, мол, случилось незначительное происшествие, что сам ничего не знаешь и не ведаешь. Только велено не пускать никого.
Он аккуратно, держась одним указательным пальцем за верхнюю часть створки, прикрыл дверь.
— А вы разве не будете осматривать? — удивилась я, хоть слезы и заливали лицо.
— Что?
— Ну, место преступления.
— Не по чину мне это, — хитро улыбнулся господин полицмейстер. — А вправду сказать, у следователя это ловчее выйдет. Я же только натоптать могу. Ну и где здесь найти тихий уголок для разговора?
— Да прямо здесь, — указала я на ближайшую дверь. — Господин хозяйственный распорядитель называет это помещение своим кабинетом, а так это точно такая же каморка. Думаю, двери он запирать не стал, раз сам сидит рядом. То есть сидел…
Я сбилась, потому как было совсем непонятно, что сказать о человеке, который вот только что сидел здесь, в комнатушке Михеича, а сейчас… сейчас он тоже там сидит, но его все равно нет…
Господин полицмейстер не стал ничего говорить, видимо, все понял. Он протянул руку к указанной мной двери и открыл ее.
Справедливости ради можно сказать, что комната эта и впрямь была кабинетом, потому как в отличие от комнатушки Михеича ее большую часть занимал внушительный конторский письменный стол с двумя тумбами. Стол этот был, по сути, пуст: лишь деревянный стаканчик с одиноким карандашом да мраморная подставка под чернильницу. Без чернильницы, которой никогда и не было. Господин полицмейстер не стал усаживаться за стол, а вытащил стоявший за ним стул на середину комнаты, мне же кивнул на точно такой же, но и так уже стоявший по эту сторону стола.
— Ну что ж, давай рассказывай. Догадываюсь, что делать тебе это тяжко, у самого волосы бы дыбом встали от такого зрелища, войди я туда случайно, хоть, казалось бы, и должен был давно уже привыкнуть. Ну да ладно. Мне про тебя говорили, что человек ты весьма рассудительный и все примечающий. Видишь, по какому делу это пригодилось?
Я кивнула и начала рассказывать с того момента как закончился спектакль, а я пришла за кулисы. Полицмейстер слушал внимательно, а если что и переспрашивал, то не перебивал, а как бы подсказывал. Поэтому получилось у меня довольно складно. Только про мелькнувшую тень пришлось повторить.