Более всего это походило на большой мужской носовой платок. Вроде тех двух, испачканных гримом, что вчера ночью мы с Машей безжалостно выкинули в окно, чтобы сокрыть следы наших преступлений. Собственно говоря, я и подумала, что это один из них. Но те вряд ли могли оказаться впереди по ходу состава, их в любом случае должно было отбросить назад. Затянуть под вагон их, наверное, могло, но никак не в этом месте.

Кусок ткани, несмотря на то, что его какое-то время – судя по обилию сажи немалое – трепало под вагоном, а только что он побывал в собачьих зубах, оставался сложенным вдвое. Раньше, если судить по складкам, он был и вовсе свернут в несколько раз. Я тряхнула за край, чтобы развернуть тряпицу окончательно. Не получилось. Пришлось разворачивать руками. Ну тряпица как тряпица. Не платок, это точно. Но что-то напоминает. Понюхала: пахнет мазутом, сажей и еще чем-то едва уловимым, но знакомым. Больницей, вернее, каким-то лекарством! Тут-то я и вспомнила, что похожа эта тряпица на салфетки, которыми в свое время протирали мою несчастную пробитую голову в клинике. А главное, догадалась, что так мучило меня, когда мы осматривали место убийства! Запах! Слабый, едва ощутимый запах лекарства. Тогда слишком сильно пахло духами, которые разбрызгивали проводники, вот я еле-еле учуяла этот запах, но не поняла тогда, что это.

Плохо, что полной уверенности у меня не было. То есть я не могла бы утверждать, что тот и этот запахи одинаковы. Но с другой стороны, не может все это быть совпадением. Ну то, что в купе убитого пахло лекарством и от тряпки, выброшенной из вагона (а откуда еще ей взяться под поездом?), исходят похожие запахи. Опять же весьма сомнительно, что господин Соболев пользовался лекарством в таком виде. Хотя нет, мог примочки ставить. Но не стал бы он выбрасывать все это в окно. И потом запах… Я его знаю, это факт. Откуда? Не помню, хоть ты тресни! Ну, да вспомнить – это дело наживное. Давайте, господа, подумаем вот с какой стороны – любая другая нам и неинтересна вовсе – вдруг эту тряпку принес убийца? Зачем? Отравить? Все! Вспомнила! Это лекарство для наркоза, и преступник, теперь уже в этом можно не сомневаться, что именно преступник, и никто другой, хотел усыпить бедного Михаила Наумовича. Но что-то пошло не так, и вместо лекарства в дело пошел нож. Значит…

Додумать мне не дали. Прозвучал уже во второй раз станционный колокол, проводник позвал меня пройти в вагон. Я на секунду засомневалась, но бросила свою бесценную находку в сторону и пошла к вагону.

Кто рано встает, мелькнула в голове пословица, тому Бог подает. Вопрос в том, сумею ли я воспользоваться таким подарком.

Дедушка все еще сладко спал, будить его не хотелось. Правильнее всего было бы и самой еще немного поспать, но в голове происходила слишком бурная деятельность, чтобы я могла надеяться уснуть.

Я стала еще раз перебирать в голове случившееся и те сумбурные размышления, на которые эта находка меня навела. Если поверить себе самой, что запахи в купе убитого и от найденной Мими салфетки схожи, если сделать предположение, что салфетку, пропитанную лекарством, принес убийца, то значит… Кстати, то, что салфетка не разворачивалась, ну что она слиплась, должно означать, что она была пропитана лекарством основательно. То есть преступник обильно ее смочил и желал усыпить жертву, чтобы без помех отыскать то, что ему нужно. Значит, он готовил свое преступление и заранее знал, что искать. И еще знал, что найти будет непросто, что этой вещью дорожат и на виду не держат. Так что наследство здесь ни при чем! Все дело в какой-то пока неизвестной нам вещи, что была у покойного. А еще нам неизвестно, нашел ее преступник или нет. Скорее нет. Потому как это был один из пассажиров, а никто после убийства не сошел с поезда. Нашел бы – обязательно постарался бы скрыться, потому что оставаться все же очень рискованно. Или не очень? Мне стало немного страшно. Накануне я говорила Ивану Порфирьевичу, что нам любой другой вариант, кроме того, что преступник остается в поезде, неинтересен, но в душе надеялась на противоположное. Так что, получив смутные пока подтверждения своим догадкам, я мало этому обрадовалась. Играть в сыщиков всегда увлекательно, но если преступники настоящие, то от таких игр лучше отказаться.

Понятно, что я не откажусь. Тем более что сейчас не тот случай, чтобы отказываться. Но все равно было немного страшно. Хорошо, что дедушка проснулся.

15

– Предлагаю организовать более углубленное изучение корзины, – предложил дедушка. – И, кажется, пора раздать большую часть наших припасов, не ровен час, начнут портиться.

– Да ведь спят еще все, – сказала я. – Но ты все равно посмотри, вдруг уже кто ожил. А уж любой из наших артистов всегда голоден.

Дед мой вышел искать проснувшихся, а я полезла в недра корзины. Снимать ее одной было не с руки, поэтому я просто подтянулась за скобу, приделанную к стене под потолком, повисла на правой руке, а левой стала без разбора доставать свертки. Так было даже интереснее, вроде сюрприз получался.

Дверь отворилась.

– Ну вот! – воскликнул дедушка. – Приличная барышня, а висит под потолком. Слезай, а то не даешь нам войти.

– Сейчас, тут что-то крупное, вылезать не желает.

Я подала извлеченный сверток дедушке и спрыгнула на пол.

– Доброе утро, Иван Порфирьевич!

– Доброе утро, Даша. Вот заманили меня в очередной раз к вам на завтрак.

– И очень хорошо. Потому что продукты из корзины не хотят убывать. А если такая вкуснятина испортится, так все плакать станут.

В большом свертке оказалась кулебяка. В меньших – копченая стерлядь и осетровый балык. Ну а с чаем сложностей здесь не бывало, и появился он у нас быстрее, чем мы смогли распаковать свои свертки.

– А вот скажите, пожалуйста, – спросила я, раскладывая еду по тарелкам, – как называется лекарство, которым в больнице перед операцией усыпляют больного?

– Наркоз.

– Нет, дедушка, я про его название.

– Тогда хлороформ.

– Вот, наконец-то вспомнила.

– Еще недавно стали применять для наркоза диэтиловый эфир, – сказал Иван Порфирьевич. – Но отчего у вас так вдруг возник интерес к этой теме?

– Сейчас поедим, и я расскажу. Неудобно с набитым ртом говорить.

Но ни доесть, ни рассказать мне, точнее нам, не дали. Как и накануне. Объявился старший проводник и сказал, что есть у него два сообщения о вещах непонятных и странных, и он даже не знает, с какого начать.

– Начните с более понятного, – рекомендовал Иван Порфирьевич.

– Печать полицейскую с купе, с того, где убитый ехал, сорвали. То есть не совсем сорвали, а вроде как.

– Действительно, не слишком понятно. Давайте попробуем на месте разобраться.

И мы пошли в вагон первого класса.

Сургучная печать висела на месте. Мы вопросительно глянули на проводника.

– Ах да. Вот смотрите. Она висела этаким манером, а сейчас иначе.