Я пригласила Петю в гости, но он тактично отказался.
– Вы и так потратили на меня почти весь день, – сказал он. – Должен же я хоть немного совести иметь? Я ведь знаю, как вам хочется побыть с вашей маменькой!
– Хорошо, – сказала я. – До завтра. Вас, верно, тоже уже ждет папенька и тоже без вас скучает.
Этак мы прощались никак не меньше четверти часа. Наконец мы улучили момент, когда вблизи не оказалось ни единой души, я быстро поцеловала Петю и тут уж просто развернулась и убежала. А Петя уж наверное пошел в дом напротив, где квартировали они с отцом.
Петя, которому, как и мне, не хотелось расставаться, проявил завидный такт, но получилось так, что нам все равно не удалось провести вечер втроем с маменькой и дедушкой.
Еще поднимаясь в гостиную, я услышала голоса, и один из этих голосов – мужской, густой и чуть басовитый, говоривший на чистом русском, – хоть и показался мне отдаленно знакомым, но явно не принадлежал дедушке. Тут не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться: у нас гость, и гость этот – русский. А едва увидев его, я тут же и припомнила, кто он. Раньше этот пожилой, высокий, с военной выправкой человек нередко бывал у нас в гостях. Некогда они служили вместе с папенькой и, несмотря на разницу в возрасте, а был он даже немного старше моего дедушки, подружились. А лет пять назад уже вышедший в отставку граф Алексей Юрьевич Никитин овдовел и, видимо, чтобы хоть немного утишить свое горе, отправился в кругосветное путешествие. Несколько раз мы, вернее папенька, получали от него письма то с Аляски, то из Канады, но вскоре он отчего-то писать перестал. И вот неожиданно объявился у нас в гостях в Лондоне!
Я поздоровалась и прямиком отправилась к нему, чтобы обнять, потому что воспоминания об этом человеке у меня были очень хорошие. Я ожидала, что Алексей Юрьевич сейчас скажет что-то вроде: «А кто же это такая? Неужели это та маленькая девочка…», ну или другую глупость, какие взрослые так любят говорить, но он сказал прямо противоположное:
– Дашенька, именно такой я тебя и представлял! Выросла настоящей красавицей!
За разговорами о том и о сем, скакавшими с одной темы на другую, подошло время ужина. Алексей Юрьевич с несомненным удовольствием и к нашей немалой радости принял приглашение отужинать вместе с нами. За столом он все больше шутил, хотя у меня начало складываться впечатление, что есть у него помимо искренней радости видеть нас и какое-то дело, но о нем он заговорил, лишь когда мы вернулись в гостиную.
– Ирина Афанасьевна, хоть и неловко мне вас просить, но есть у меня к вам просьба.
– Так просите, не стесняйтесь, – ответила маменька.
– Я, пожалуй что, издалека начну, хоть и просьба эта не должна составить вам труда. Человек я не бедный, хотя и богатым себя по большому счету полагать не могу. А возраст мой таков, что пора на этом свете дела в порядок приводить, хоть на тот свет я не тороплюсь ни капли. Прямых наследников у меня нет, но есть пара племянников и племянница. Не скажу, что в восторге от них, но и слишком дурного ни о ком не знаю. Во всяком случае, такого, чтобы наследства их лишать. Так что пусть пользуются всем, что я после себя оставлю, я уж и соответствующие распоряжения по всей форме приготовил. Но есть одна вещица… Да я вам, верно, когда-нибудь да рассказывал историю про то, как моего предка, коего, как и меня, звали Алексеем, нежданно-негаданно сама императрица Екатерина Великая облагодетельствовала? Так с того времени про нас и стало возможным говорить, что люди мы не бедные. Но помимо земель и титула – вот ведь незадача: титул этот был Алексеем Никитиным получен, и на Алексее Никитине наше графство и прервется, так как некому мне его передать, да это неважно, – так вот, был императрицей моему прапрадеду сделан еще один подарок. Бриллиантовое ожерелье, ей самой принадлежавшее и, бывало, ее шейку украшавшее. Сказывали даже, будто это был первый подарок императрицы Елизаветы своей будущей невестке. И ежели про все остальное можно еще было полагать, что досталось оно за военную службу государыне и отечеству да за ратные подвиги, на той службе совершенные, то такой интимный дар очень уж необычен! А первый из графов Никитиных так никому – ни жене, ни детям – об этом не поведал, унес тайну с собой в могилу. Случались с тем ожерельем и позднее разные выкрутасы… Ох, пардон муа, увлекся, этак я вас подробностями и утомить могу!
Мы стали протестовать и даже требовать рассказа об этих подробностях, но граф Никитин пообещал поведать все в другой раз, а сейчас попросил разрешения перейти к сути его просьбы к маменьке.
– Так вот, за какие такие услуги досталось ему это ожерелье, прапрадед мой не рассказывал никогда. Но завещал ценить эту вещь со всем тщанием, передавать только прямым наследникам. А коли их нет? – печально вздохнул Алексей Юрьевич. – Ну не в могилу же мне это ожерелье забирать, право слово?
– Да уж! – воскликнул дедушка. – Ни к чему вам его в могилу забирать. Полагаю, что вы нашли для него более практическое предназначение?
– Долго я над этим самым практическим, по вашим словам, Афанасий Николаевич, назначением думал. Наконец решился вот на что: продать его, а на вырученные деньги приют для сирот обустроить или иное богоугодное дело совершить.
– Что ж, наверное, это правильный выход, – задумчиво шепнула маменька и спросила уже более живо: – Но я никак не могу сообразить, чем могу быть полезной в этом деле?
– Красотой своей! – неожиданно ответил Никитин.
Маменька давно привыкла ко всяким комплиментам, но эта высказанная сугубо деловым тоном похвала заставила ее чуть смутиться, а нас с дедушкой заставила пристально посмотреть на маменьку, словно глядя на нее, можно было понять, как красота способна помочь в сугубо деловом вопросе. Да и Алексей Юрьевич продолжал маменьку рассматривать.
Маменька этим повышенным вниманием вдруг смутилась еще больше, встала с кресла и, прошуршав «русским», сшитым в Париже платьем, из белого набивного ситца с синими цветами на нем, отошла к окну.
Высокая, стройная. Но не как юная девушка, а как взрослая, пусть и очень молодая женщина. Походка невероятно легкая. Приятный овал лица, темно-русые с каштановым отливом волосы уложены в простую, но элегантную прическу. Губы чуть пухлые, но не полные. И серые глаза, способные под голубым небом синеть, и темнеть, когда у маменьки тяжело на душе.
– Ну перестаньте меня разглядывать, пожалуйста, – попросила она. – А вы, Алексей Юрьевич, объясните, как в вашем деле может помочь красота?
– Извольте, Ирина Афанасьевна, объясню, – очень тепло улыбнулся ей граф Никитин. – Красота ваша в моем деле способна помочь тем вниманием, которое она привлекает! И ваша известность тем же важна. Сейчас поясню, что это вовсе не пустые комплименты. В своих скитаниях по заморским краям я понял, что цена у этого ожерелья двойная. Как украшение оно стоит немало. Но и то, что его сама Екатерина Великая носила, цены ему прибавляет страсть сколько. Еще будучи в Швейцарии, я попросил хорошего ювелира его оценить по возможности точно. Так он мне все это и втолковал. И про то, что правильнее всего будет продавать ожерелье с аукциона, разъяснил, и про то подсказал, что перед этим нужно как можно большее внимание к нему привлечь, да какими способами этого добиться.