– И еще, дорогой граф, – Бомарше обратился к Ферзену, который по-прежнему пребывал в прострации, – мадемуазель де О., исполняя роль, имела полное право вас поцеловать. Ибо между утехами любви Жанна де Ла Мотт, по моей просьбе, начала вдалбливать глупцу-кардиналу, как он похож на вас! И кардиналу, естественно, пришла в голову мысль: если вам, скучному шведскому графу, удалось забраться в постель к королеве, то ему и подавно все карты в руки. Он так же красив, белокур, высок и строен, как вы, и к тому же потомок славнейших семей Франции... И тогда кардинал – кстати, в это время весьма сильно поистратившийся – впал в приятные мечтания: как бы ему стать этаким наследником кардинала Мазарини, любовника королевы Анны Австрийской. Стать другом плоти и сердца другой австриячки, Марии Антуанетты, и получить доступ к французской казне...
– Вот она, справедливость в этом мире, – печально сказал маркиз. – Мечтать овладеть прекрасной женщиной, чтобы получить власть и потом ограбить казну! Но за это тебя почитают, награждают орденами... Я же только хотел бескорыстно любить и наслаждаться, причем самыми утонченными способами. И меня за это всю жизнь сажали в тюрьмы, в дома умалишенных... Сумасшедший мир... Нет, с меня довольно!
И маркиз демонстративно начал дремать. Бомарше поднялся с кресла и церемонно передал Ферзену несколько листков:
– Это ваше – роль кардинала де Рогана. Удачливый любовник будет играть роль неудачника, столь на него похожего.
Ферзен побледнел:
– Я здесь не для того, чтобы участвовать в комедии! Бомарше улыбнулся:
– Вы здесь для того, чтобы убить меня. Я помню.
– Да нет, скорее вас обоих, – сказал граф.
– Возражаю! – пробудился маркиз. Бомарше засмеялся:
– И маркиз прав! Вы спешите... Ибо, как вы узнаете далее, убивать надо не двух, а трех губителей. Их было трое!.. Что же касается «участия в комедии»... как вы опять же узнаете далее, я много раз заставлял вас делать именно это. Правда, вы об этом не догадывались... Теперь же, когда я прошу вас сделать это сознательно, вы негодуете. Поверьте, я лишь прошу помочь нам все вспомнить... и побыстрее узнать о третьем. Ферзен швырнул листки на пол.
– Что ж, воля ваша, – сказал Бомарше.
Мадемуазель де О. нагнулась и, смеясь, подняла листки. Это было то движение, полное грации и так хорошо знакомое графу... Согнутый стан Антуанетты... Несчастный Ферзен все следил за ней, не мог оторваться.
Фигаро деловито забрал листки у мадемуазель, аккуратно вложил их обратно в красную папку.
Бомарше перехватил взгляд графа.
– Да... и грация, и движения, и даже манера смеяться... Какова шутка природы! Живая Антуанетта, не правда ли? Расскажи графу, что ты чувствовала в день, когда казнили королеву. В это время, граф, она была в Дижоне... естественно, в чьей-то постели.
– Мне стало плохо, – засмеялась мадемуазель де О., – у меня пошла кровь горлом, и никто не мог остановить ее, сударь.
Бомарше добавил:
– Ее кавалер в тот день был по уши в крови, буквально плавал в кровавой постели... Однако вернемся к пьесе. Итак, я продолжил создавать свою Пьесу Жизни. Первый акт явно шел к удачному концу: де Ла Мотт уверила кардинала, что она находится в самой нежной дружбе с королевой. 1ерцогОрлеанский заказал поддельные письма королевы к де Ла Мотт, которые показали кардиналу. Мы устроили ему превосходное зрелище: из своих окон он увидел, как де Ла Мотт после их бурной ночи села в подъехавшую карету. И в окне кареты потрясенный кардинал различил... лицо королевы! Излишне говорить, что это была наша мадемуазель де О. Она нежно помахала ему рукой – кардиналу объяснили, что это аванс. Он поверил... Первый акт был успешно сыгран. Далее я мог предоставить событиям развиваться своим чередом. Главное в пьесе – правильно придумать характеры, и тогда им можно довериться. Интригу они не испортят»
– Какая скука, – зевнул маркиз.
– Потому что спите не вы, а ваше воображение. Вы забыли – одновременно разыгрывалось другое действие. Я ездил на репетиции «Севильского цирюльника». Этот маленький театр в Трианоне... божественная шкатулка из мрамора, золота, бархата и зеркал. И на сцене – королева, играющая Розину. Вы должны, маркиз, оценить это наваждение. Днем я видел королеву в платье Розины, а ночью шлюха с лицом королевы снимала очень похожее платьице и спала со мной. В театре я ей кланялся и служил, а в постели... Она была вашей достойной ученицей... Кстати, я вспомнил имя соседа-итальянца. Его звали Казакова. Он называл это «венецианскими любовными сумасбродствами». И днем, когда мы репетировали с королевой, я поневоле иногда забывался... два лица сливались... И королева ловила в моем взгляде отнюдь не только почтительность.
– Еще слово... – глухо сказал Ферзен.
– ...и оно будет последним. Аморфная реплика, к тому же вы ее уже говорили. Но, признаю – виноват. Обещаю впредь щадить ваши чувства. Мадемуазель, текст королевы!
Фигаро с поклоном протянул мадемуазель новые листки, и она начала читать нежным, звонким голосом:
– «Как я играю, дорогой Бомарше?»
– «Ваше Величество, вы играете по-королевски», – церемонно ответил Бомарше. И продолжил, обращаясь к графу: – Гордая королева, к моему изумлению, обожала играть пастушек, субреток, даже горничных. Я осторожно спросил ее об этом. И она так объяснила: «Я отдыхаю в этих ролях, мсье Бомарше. Ибо с первого дня в Париже я – жертва ужасного этикета, который правит этим вычурным двором... Помню, когда я приехала сюда, была зима. Первое утро в Версале, холодно... Я только встала. Фрейлина уже приготовила мне теплую рубашку, и я вылезла из постели, протянула руки, чтобы ее взять... Но не тут-то было! В этот момент вошла герцогиня Орлеанская, и мою рубашку мимо моих протянутых рук фрейлина отдала ей! Теперь герцогиня с тем же почтительным поклоном протягивала мне спасительную рубашку, но... тотчас отдернула, потому что следом за ней вошла жена брата короля, и моя рубашка перекочевала в ее руки. Стуча зубами от холода, я разревелась. Я решила, что надо мной издеваются. Оказалось – этикет! Первая фрейлина имела право подать мне рубашку, только если в гардеробной не было принцессы королевской крови. Но и та должна была уступить это счастье ближайшим родственникам короля. И я причитала в ужасе: „Какой кошмар! Какая несусветная глупость!“
– Боже... Ее голос... – не уставал шептать несчастный Ферзен. Но поймав насмешливый взгляд Бомарше, он сказал: – Негодяй...
– И это вы уже говорили. Но я просил не спешить с выводами и подождать конца нашего скоморошьего представления. Ибо в это время второй акт моей пьесы уже начался – ко мне вновь привезли маркиза... Маркиз, как ваша память?
Маркиз безмолвствовал.
– Фигаро, помогай стыдливому маркизу. Текст! – нетерпеливо сказал Бомарше.
Фигаро продолжил степенно читать:
– «Герцог беспокоится: что с интригой?»
– «Передайте пьеса уже сочинена».