Я добросовестно запросил все учреждения, где работал «надежнейший коммунист», о его документах. Или не было никакого ответа, или: «У нас нету никаких бумаг Юровского».
«ЗАПИСКА» ЮРОВСКОГО
Это случилось, когда уже началось рассекречивание архивов.
В маленькой комнатке ЦГАОР (Центрального государственного архива Октябрьской революции), где я занимался, на моем столе лежало дело. У него было любопытнейшее название:
«ВЦИК (Всероссийский Центральный Исполнительный комитет).
Дело о семье б(ывшего) царя Николая Второго. 1918-1919». (Ф. 601, оп. 2, ед. хр. 35.) 1919 год? Дело о Семье? Но в 1919 году ее уже не существовало!
Значит, в этом деле, принадлежащем ВЦИК, был какой-то документ, касавшийся Семьи, но созданный уже после ее расстрела — в 1919 году!..
С каким нетерпением листал я дело…
Оно начиналось телеграммой о снятии погон с бывшего царя… дальше была знаменитая телеграмма Уралсовета во ВЦИК о расстреле царя… и документы «монархического заговора» — все эти письма за подписью «Офицер»…
И в самом конце дела находились две дурно напечатанные машинописные копии некоего документа — без названия и подписи…
Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес — место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…
Передо мной лежала легендарная «Записка» Якова Юровского.
Удивителен был стиль изложения «Записки». Новая власть предложила вчерашним полуграмотным рабочим, солдатам, матросам — соблазнительную должность — творцов Истории. И, описывая расстрел, Юровский гордо именует себя в третьем лице «комендант» («ком», как он пишет сокращенно в своей «Записке»). Ибо в ту ночь не было Якова Юровского, но был грозный Комендант — орудие пролетарской мести. Орудие Истории.
Я решил опубликовать этот документ. Шел уже 1989 год — торжество гласности, однако номер журнала «Огонек», где были набраны семидесятилетней давности показания «надежнейшего коммуниста», был все-таки задержан цензурой. Но времена уже изменились — журнал вышел. И еще одна мистическая усмешка судьбы: благодаря цензурной проволочке журнал появился — 19 мая (6 мая по старому стилю!). В день Иова Многострадального! В день рождения императора впервые увидел свет этот страшный отчет о гибели его и Семьи.
«БИРНЭМСКИЙ ЛЕС…»
И пошли бесконечные письма читателей. Ибо очень многие впервые узнали, в какой крови закончилась династия, правившая страной 300 лет!
И вместе с этими откликами шла бесценная почта: я начал получать и в письмах, и телефонными звонками все новые сведения, документы… Исчезнувшие или навсегда засекреченные, они возникли из небытия, и — как в шекспировском «Макбете» — Бирнэмский лес пошел на убийц…
И свершилось то, на что я надеялся: в Музее Революции вдруг тотчас нашлась еще одна копия опубликованной мною «Записки». Но она уже имела и заглавие и подпись:
«Копия документа, переданного моим отцом Яковом Михайловичем Юровским в 1920 г. историку Покров-скому М.Н.».
Копию прислал и заверил своей рукой его сын Шурик (в 1964 году убеленный сединами Александр Яковлевич Юровский).
Но в этом документе уже не было адреса тайной могилы.
Итак, Юровский в 1920 году передал свою «Записку» историку! Но писалась она ранее, в 1919 году, как отчет для власти. Вот почему я нашел ее в фонде ВЦИК.
Впрочем, сам историк Покровский был членом Президиума ВЦИК. Вождь официальной исторической науки относился к «посвященным». И, передавая ему «Записку», Юровский совсем не предполагал, что она будет опубликована. Он писал ее для потомков, для будущей Истории. Его современники были еще слишком несознательны, чтобы знать всю правду о расстреле.
«То, что я здесь расскажу, увидит свет только через много лет…» — напишет Юровский в «Стенограмме воспоминаний участников расстрела» 1924 года, рассказывающей о казни Царской Семьи.
НОВЫЕ ОЧЕВИДЦЫ АПОКАЛИПСИСА
А письма все шли и шли… И вскоре я уже знал, что в маленьком районном архиве в уральском городке на секретном хранении находились показания Александра Стрекотина. Того самого пулеметчика Александра Стрекотина, со слов которого рассказали о расстреле следователю Соколову охранники Летемин и Проскуряков.
И вот оказалось, что он сам оставил воспоминания (они были пересланы мне сразу двумя читателями)… Теперь в моих руках были главные показания. Я называю их главными, ибо Юровский — главный исполнитель, а устный рассказ Стрекотина лежал в основе белогвардейского следствия Соколова.
Причем оба показания были записаны авторами добро-вольно.
Стрекотин служил в охране Ипатьевского дома вместе со своим братом. В охране часто встречались родственники: сын и отец Люхановы, братья Стрекотины… и т. д.
«Личные воспоминания Стрекотина Александра Андреевича, бывшего красноармейца караульной команды по охране царской семьи Романовых и очевидца их расстрела»… Простодушный заголовок сразу дает интонацию и подсказывает, как происходила запись: малограмотный Стрекотин вспоминал, а кто-то (работник местного музея?) записывал.
Воспоминания составлены к юбилею расстрела в 1928 году и впервые частично опубликованы мною через 62 года в журнале «Огонек».
Стрекотин начинает с истории:
«В Сысерти производилась запись добровольцев в команду по охране бывшего царя Николая II и его семьи, прибывшей в то время в Екатеринбург. Вербовали в основном рабочих — из тех, кто был на Дутовском фронте. Желающих нашлось большое количество, и в том числе в команду вступили я и мой старший брат Андрей. Команду нашу поместили в доме напротив — в доме Попова…
Начальником нашей команды был назначен сысертский товарищ Медведев Павел Спиридонович — рабочий, унтер-офицер царской армии, участник боев при разгроме Дутовщины».
А вот описание Семьи:
«В царевнах ничего особенного нет. А я думал, что они какие-то особенные. Ничего особенного. Если их платья и прочие наряды на наших бедных девчат надеть, то многие из них будут особенно прелестны. А царь, так тот по-моему на царя-то и не похож. Экс-император был всегда в одном и том же костюме военной формы защитного цвета. Роста выше среднего. Плотный блондин с серыми глазами. Подвижный и порывистый. Часто подкручивает свои рыжие усы…»
Наконец Стрекотин подходит к описанию той ночи…
И еще отыскался свидетель, глазами которого мы будем глядеть сейчас в ту ночь, — Алексей Кабанов.
О нем я узнал от сына чекиста Медведева-Кудрина. В 1964 году по его просьбе Кабанов в письме подробно описал ту ночь…