Крейн, ничуть не удивленный, сказал со вздохом:
— Молчи… Ещё не понял? Это ведь была часть твоего договора — никому ничего не рассказывать. Я поэтому и не пытался расспросить тебя, кто были эти люди, пообещавшие простому рыбаку золотые горы. Ты бы всё равно не сумел сказать ни слова! — Ролан молчал, растерянно глядя на магуса, и тот прибавил: — В этом, честно говоря, нет ничего странного — ты просто не мог знать, на что способен умелый мастер-корабел.
Ролан попытался что-то сказать, но опять не сумел издать ни звука.
— И теперь ничего нельзя сделать? — спросил Умберто у своего капитана, в забывчивости чуть было не назвав его по имени. — Неужели расторгнуть договор и впрямь невозможно? — Крейн покачал головой. — И ты позволишь им изуродовать такую прекрасную лодку?
— Я не умею творить чудеса, — раздалось в ответ. — Очень жаль.
— Хватит! — воскликнул Ролан. — Эй, я всё ещё здесь — не забыли? Уж если вы оба такие добрые, то расскажите, что с нами будет. Может, я сумею защитить её от этих… людей?
— Парень, если уж ты не можешь противостоять мне, разве можно говорить о непослушании самому Капитану-Императору? — Крейн усмехнулся. — Видишь, я и это знаю. Ладно, расскажи лучше о том, где и как ты видел пожирателя кораблей. Если ты поможешь нам, то я постараюсь что-нибудь придумать для тебя и «Легкокрылой».
— Даете слово? — воодушевился Ролан. — Правда?
«Наивный мальчик, — подумал Умберто. — Что значит слово пирата?»
— Обещаю, — сказал Крейн. — А свои обещания я всегда выполняю.
Уверившись в том, что таинственные незнакомцы помогут ему исправить ошибку, Ролан успокоился и вскоре уже рассказывал им о произошедшей два дня назад встрече так, словно ничего странного не случилось — не было ни разговора на причале, ни жестокого урока, который преподал ему Кристобаль Крейн. Рыбак даже не спросил их имён…
К северо-востоку от Эверры простирались подводные луга — мелководье, сплошь заросшее водорослями, по виду напоминавшими траву. Рыбаки туда не заплывали: хоть на этих лугах и паслись весьма тучные стада, не существовало более верного способа потерять сеть, чем забросить её в густые заросли. И всё-таки изредка то Ролан, то кто-нибудь ещё из жителей поселка — тех, кто помоложе, — встречали друг друга именно там, где ловить было нечего.
— Пятьсот лет назад — до того, как вздрогнула земля, — глубина в тех местах была обычная, — смущенно объяснил Ролан. — Есть легенда, что однажды там сражались фрегат и кракен. Битва закончилась не в пользу фрегата.
— А вез он, следует понимать, золото… — подхватил Крейн, хитро улыбаясь. Ролан покраснел и признался: да, всё было именно так. И он, и его друзья не раз находили на дне золотые монеты, на которых были отчеканены слова на незнакомом языке, но никто так и не сумел отыскать что-нибудь более значимое. Попытки, впрочем, не прекращались.
— Хочешь сказать, что пожиратель поджидал тебя на мелководье? — удивленно спросил Умберто, решив, что понял, как было дело. — Он бы ни за что туда не пролез!
— Нет-нет! — Ролан замотал головой. — В тот день я увлекся и сам не заметил, как мы с «Легкокрылой» прошли луга насквозь и оказались на другой стороне, в открытом море. Фрегаты обычно тратят почти целый день для того, чтобы туда добраться: слишком мелко, им приходится идти кружным путем… Ну вот, когда я сообразил, что мы заплыли слишком далеко и пора уже возвращаться, вдруг поднялась большая волна — это без ветра-то! И «Легкокрылая» сразу почуяла, что под нами кто-то проплыл, кто-то здоровенный. Потом он… — рыбак осекся, помрачнел. Ему было страшно даже вспоминать о случившемся. — Это… знаете, я и не думал никогда, что у кракена может быть столько щупалец!
— Это не кракен, — сказал Крейн. — Как же ты спасся?
Рыбак с нежностью провел ладонью по корпусу лодки.
— Она меня спасла. Пока я глядел на щупальца, как дурак, она сама развернулась и дала стрекача…
Умберто утратил последний интерес к разговору. Солнце пригревало, и вскоре моряк сомлел — задремал на корме, посреди свернутых сетей. На этот раз его почему-то не посетил злополучный сон о повелителе всех узлов — быть может, такие сны приходят лишь ночью? — зато пригрезилось кое-что другое. Новое видение было правдивым, и к гадалке не ходи: просто всё, приключившееся в этом дневном сне, уже случилось на самом деле восемь лет назад.
… — Обвиняемый, встать!
От удара по ребрам темнеет в глазах, и ты едва не валишься навзничь, а страж, дыша перегаром тебе в затылок, лишь фыркает — усмехается. Ты поднимаешься, ощущая боль в избитом теле, ничего кроме боли. Помнится, когда-то ты хотел затаиться за дверью своей камеры, улучить момент, когда страж войдет, чтобы принести очередную порцию бурды, которую погнушались бы есть даже свиньи, — и кинуться ему на спину, повалить, разбить голову о каменные плиты пола. Но этот желтолицый громила уже лет двадцать имел дело с такими, как ты, поэтому он все предусмотрел. Он жестоко наказал тебя за неправедные мысли и ныне жив-здоров, чего о тебе самом уже сейчас сказать трудно.
— Как судом было установлено…
А-а, какая разница?! Да, ещё полгода назад, проходя мимо здания городской тюрьмы, ты не задумывался о том, зачем она нужна, и даже в страшном сне тебе не могло присниться, что вскоре окованные железом тяжелые двери закроются за тобой. Мир поделится на две части, и одна из этих частей будет с каждым днем становиться всё меньше и меньше, пока не сожмется до размеров острия иглы.
— … не желая возвращать долг, злонамеренно подстерегал ростовщика по пути из трактира домой, но дважды тому удавалось спастись по случайности. На третий же раз…
Заступница, к чему всё это? Ты признал вину, ты согласен понести наказание. Что было — того не изменишь, хотя случись всё заново, ты поступил бы иначе. Ты, бестолковый пятнадцатилетний юнец, ни за что не стал бы слушать старшего брата и не счел бы откровением ненароком оброненные слова: «Ах, если бы этот сын кракена завтра споткнулся и упал, чтобы больше не вставать!»
Он упал, да. Потом за тобой пришли, и когда отец узнал о случившемся, он… отказался от тебя. Это было так просто и страшно: вот он смотрит тебе в глаза и говорит что-то, но ты не слышишь — а вот он уходит. Всё. Запоздавшим эхом приходят слова: «Среди моих сыновей нет убийцы!».
Но ведь ты сделал это ради того, чтобы он не стал рабом…
Пустое. Хватит! Поднять голову, улыбнуться — на длинноносой физиономии судьи отражается мимолетный ужас, он всякого насмотрелся, но такое выражение лица видит впервые. Тебя нет, тебя уже казнили — вот прямо здесь, мгновение назад. Завтрашний день значения не имеет.
Улыбайся, потому что тебя нет.
Судья выносить ещё один смертный приговор другому осужденному, и вас обоих уводят в камеру, из которой утром выпустят прямиком на виселицу — точнее, так предполагается. Глубокой ночью глаза второго смертника зажгутся недобрым огнем, словно у кошки. «Эй, — скажет он, — я слышал твою историю и решил, что ты будешь жить». И будет ночь, полная пламени, а потом ты даже не обернешься, покидая родной город…