Потерпи, я скоро…
Когда Эсме закончила работу и открыла глаза, гроган лежал тихо, словно не веря, что все кончилось. Ей даже показалось, что на мгновение его физиономия осветилась радостью, которая роднит всех живых существ, — радость, когда у тебя ничего не болит. Потом он медленно встал и потопал к выходу — работать.
Гроганы в своей жизни знали только то, что надо работать — иначе будет больно.
Эсме закусила губу и поманила к себе следующего грогана — у него оказалась сломана рука, и по сравнению с осколком кости в легком это был очень простой случай. Еще у двоих была содрана кожа на спине — не иначе их протащило вдоль каменного пирса. Да и шкура у фрегата вовсе не шелковая…
— Идите. — Гроганы повиновались. Еще долго их можно будет отличить от собратьев по большим залысинам на спинах и плечах — может, стоит позвать обратно и доделать работу? Но как раз в этот момент привели новых раненых, и одного взгляда на них хватило, чтобы понять: сегодня, похоже, она наконец-то будет спать без сновидений.
Эсме коснулась каждой лохматой головы и выбрала того, в ком пламя боли горело сильнее прочих, почти на пределе возможного.
Заглянув внутрь, она испугалась и тотчас начала сматывать нити — но их с каждой секундой становилось все больше и больше. Они лезли отовсюду, становились все длиннее, путались, прилипали к рукам. Глухие удары чужого сердца звучали неравномерно, постепенно затихая.
Эсме огляделась.
«Неужели я не справлюсь?»
Хребет грогана сломать не так просто, но от удара фрегата он треснул, как гнилая доска, и это было только полбеды.
«Я сумею! Я все сделаю! Я…»
Внутренности грогана превратились в сплошное месиво.
Кровь текла, нити все прибывали…
«НЕТ!!!»
Кто-то схватил целительницу за плечи.
— Эй! — Это был Кайо. — Я не хочу, чтобы ты угробила себя из-за этой скотины! Он не жилец, видно же. Его вообще сюда не надо было тащить.
— Я смогу! — Эсме попыталась вырваться. — Он… я все сделаю, пустите!
— Девочка, — надсмотрщик усмехнулся. — Даже твой учитель не взялся бы за раненого, у которого не осталось ни одной целой кишки. Да из него три ведра крови вытекло по дороге!
По щекам Эсме потекли слезы.
— И в конце концов невелика потеря. Займись лучше тем, что можно спасти.
Больно…
Раненый со сломанной спиной испустил последний вздох.
Эсме, словно во сне, подошла к следующему грогану — тому, кто был ближе…
В тот вечер она срастила десятка два сломанных костей, залечила множество ран, и запах крови сделался ей привычен. Гроганы молчали, посапывали.
Я избавляю от боли…
Усталость тела не имеет ничего общего с усталостью души. К тому моменту, когда последний ее пациент был исцелен, Эсме казалось, что она превратилась в кувшин, из которого вылили всю воду… или, может, лишь на самом донышке осталось пару капель.
— Ты хорошо поработала, — донесся откуда-то издалека голос Кайо. — Вот плата.
В ее протянутую ладонь лег небольшой кошелек. Эсме не развязала его, но отрешенно подумала: если внутри серебро, то этого слишком много, если медь — слишком мало. На несколько дней в любом случае хватит…
Снаружи погасли последние отблески заката; где-то поблизости шумно дышало море. Кайо щелкнул плеткой, и гроганы друг за дружкой двинулись к выходу — их работа продолжалась до поздней ночи. Они шли, покачиваясь, обдавая Эсме волнами звериного запаха и привычными спокойными мыслеобразами — работа, спать, спать, еда, — но последний на мгновение задержался и пристально посмотрел на целительницу. В его глазах она разглядела совсем не звериное выражение, и… он наклонил голову. Эсме растерянно моргнула: будь гроган человеком, она решила бы, что он так выражает ей признательность.
«Утро началось с приставучей чайки, а закончилось благодарным гроганом. Тебе пора спать, дурочка…»
Она привязала кошель к поясу и двинулась домой. Ей хотелось только одного — спать, хотя за день произошло немало событий, которые следовало бы обдумать. Но этим, как решила целительница, можно заняться и завтра.
Эсме вошла в свой тихий дом и лишь у лестницы на второй этаж сообразила, что не заперла дверь. Обратный путь до порога показался неимоверно длинным, потому что глаза слипались, а ноги шли тяжело — будто по песку.
Дверь закрываться почему-то не хотела.
Целительница медленно опустила взгляд и увидела в дверном проеме чью-то ногу.
— Во имя Светлой Эльги, помоги мне! — произнес незнакомый голос со странным акцентом. Эсме подняла голову и встретилась взглядом с созданием, о котором ей раньше доводилось только слышать.
Невысокий — с нее ростом, — худощавый, с узкими плечами и треугольным личиком, на котором выделялись огромные бирюзовые глаза. Жесткие черные волосы стояли дыбом — в сочетании с длинным крючковатым носом они придавали лицу странного гостя птичье выражение. Собственно, он и был птицей.
За спиной посетителя виднелось нечто, в густом сумраке тейравенского вечера похожее на плащ, но это были самые настоящие крылья — огромные, черные. По слухам, они могли поднять в воздух не только самого хозяина, но и еще одного человека. Одно время даже считали, что крыланы воруют детей, потом про глупую басню забыли, но репутация у этих созданий все-таки осталась подпорченной.
Из одежды на нем были только широкие матросские штаны, а тело от шеи вниз покрывали черные перья. Длинные пальцы, поросшие пухом, оканчивались загнутыми когтями, и на ногах — или лапах? — были такие же когти. При каждом шаге они цокали — а передвигался человек-птица тяжело, переваливаясь с боку на бок.
От перьев было свободно только загорелое до черноты лицо крылана. И оно было настороженным.
— Во имя Светлой Эльги… — повторил он, глядя ей и глаза, и Эсме внезапно поняла, что следующего утра она может и не увидеть.
Велин предупреждал не раз, что целитель может надорваться — если переоценить свои возможности, можно не найти дорогу назад и навсегда остаться в глубинах чужой души, превратиться в серую тень. Эсме мысленно перебрала события последних пяти суток и в особенности прошедшего дня: пять бессонных ночей, десяток спасенных гроганов — ее глаза слипались, мыслеобразы двигались еле-еле. Бойтесь исполнения своих желаний: она так хотела устать, что сейчас вплотную подошла к пределу собственных возможностей… или нет?
Так или иначе, крылан попросил.
Не отказывай страждущему, не жалей сил, не читай чужих мыслей…
— Мои двери открыты… — она отступила, пропуская визитера. Крылан вошел — крылья стелились за ним, — а следом показались двое дюжих матросов, тащивших третьего. Несчастный едва переставлял ноги, голова его свесилась на грудь, и черные волосы полностью скрыли лицо.