— А всё равно здесь жутко, правда? — сказала я. — Страшила, конечно, никому не хочет зла, а всё равно я рада, что ты пошёл со мной.
— Да разве Аттикус тебя отпустил бы одну? — сказал Джим.
— А почему нет? Тут всего-то завернуть за угол да через двор.
— Школьный двор слишком большой, маленьким девочкам не годится ходить по нему в темноте, — поддразнил Джим. — Или, может, ты не боишься привидений?
Мы захохотали. Мы давно уже взрослые. Привидения, жар-пар, колдовство, тайные знаки — всё растаяло, как туман на восходе солнца.
— Какое это у нас тогда было заклинание? — сказал Джим. — Жив, не помер, свет души, пропусти, не задуши.
— Замолчи, — сказала я. Мы как раз шли мимо дома Рэдли.
Джим сказал:
— Наверно, Страшилы нет дома. Слушай.
Высоко над нами в темноте одинокий пересмешник распевал подряд все свои песенки, он даже не подозревал, на чьём дереве сидит, он то посвистывал синицей, то трещал, точно рассерженная сойка, то горько жаловался, будто козодой.
Мы повернули за угол, и я споткнулась о корень. Джим хотел меня поддержать, но только уронил в пыль мой костюм. Я всё-таки не упала, и мы пошли дальше.
Потом мы свернули в школьный двор. Там было темно, хоть глаз выколи.
— Джим, а почему ты знаешь, куда идти? — спросила я через несколько шагов.
— Сейчас мы под большим дубом — чувствуешь, тут прохладнее? Смотри, осторожней, не споткнись опять.
Теперь мы шли медленно, чуть не ощупью, чтобы не налететь на дерево. Этот дуб был одинокий и старый-престарый. Нам вдвоём нипочём бы его не обхватить. Он стоял далеко от учителей, от ябедников и любопытных соседей — правда, рядом были Рэдли, но Рэдли не суют нос в чужие дела. И в его тени столько бывало драк и запретных сражений в кости, что земля тут была твёрдая как камень.
Впереди сверкали окна школьного зала, но они нас только слепили.
— Не смотри вперёд, Глазастик, — сказал Джим. — Смотри под ноги, тогда не упадёшь.
— Зря ты не взял фонарик, Джим, — сказала я.
— Я не знал, что такая темень. Думал, ещё будет видно. Это всё из-за туч. Их, наверно, не скоро разгонит.
И тут на нас кто-то прыгнул. Джим как заорёт!
В лицо нам ударил свет, это Сесил Джейкобс светил на нас фонариком и так и плясал от восторга.
— Ага, попались! — вопил он. — Так и знал, что вы пойдёте этой дорогой!
— Что ты тут один делаешь? Ты разве не боишься Страшилы Рэдли?
Родители благополучно доставили Сесила в школу, он увидел, что нас нет, и отправился к дубу — он знал наверняка, что мы придём этой дорогой. Только думал, нас проводит Аттикус.
— Вот ещё! Нам всего-то ходу — за угол завернуть, — сказал Джим. — Чего ж тут бояться?
А всё-таки здорово это у Сесила получилось. Он нас и правда напугал и теперь имел право раззвонить об этом по всей школе.
— Слушай, — сказала я, — ты же сегодня корова. Где же твой костюм?
— Там, за сценой, — сказал он. — Миссис Мерриуэзер говорит, живая картина ещё не скоро. Клади свой костюм за сценой рядом с моим, Глазастик, и пошли к ребятам.
Джим обрадовался. Чего лучше — я буду не одна. А значит, ему можно побыть с людьми своего возраста.
Когда мы пришли в зал, там был уже весь Мейкомб, не было только Аттикуса, дам, которые сбились с ног, пока украшали школу, да наших отщепенцев и затворников. Тут, кажется, собрался весь округ: вестибюль был битком набит принарядившимися окрестными жителями. На первом этаже, по обе стороны широкого коридора, были устроены всякие развлечения, и всюду толпился народ.
— Ой, Джим, я забыла деньги!
— Зато Аттикус не забыл, — сказал Джим. — Вот, держи тридцать центов, это на шесть жетончиков. Ну, пока!
— Ладно, — сказала я, очень довольная, что у меня есть тридцать центов и Сесил.
Мы с Сесилом прошли через боковую дверь в зал, а потом за кулисы. Я отделалась от своего костюма и поскорей убежала, пока меня не заметила миссис Мерриуэзер — она стояла у столика перед первым рядом и второпях что-то чёркала и исправляла в своей шпаргалке.
— У тебя сколько денег? — спросила я Сесила.
У него тоже оказалось тридцать центов, значит мы равны. Первым делом мы потратили по пять центов на комнату ужасов, но она нас ни капельки не ужаснула: мы вошли в тёмный седьмой класс, и поселившийся здесь на время вампир повёл нас вдоль стен и велел трогать разные непонятные предметы и уверял, что это разные куски разрезанного человека.
— Вот глаза, — сказал вампир, и мы нащупали на блюдце две виноградины без кожицы.
— Вот сердце, — на ощупь оно напоминало сырую печёнку.
— А вот его кишки, — и вампир ткнул наши руки в тарелку холодных макарон.
Мы обошли ещё несколько развлечений. Купили по мешочку восхитительно вкусного печенья, которым прославилась миссис Тейлор. Я хотела попытать счастья — поймать ртом яблоко, плавающее в сиропе, но Сесил сказал: это не-ги-ги-енично. Его мама сказала, так можно подхватить какую-нибудь заразу — ведь я не первая пробую.
— У нас в Мейкомбе сейчас нет никакой заразы, — заспорила я.
Но Сесил сказал — его мама говорит, есть после чужих не-ги-ги-енично. Я потом спросила тётю Александру, и она сказала — так рассуждают только выскочки.
Мы хотели купить помадки, но тут прибежали гонцы миссис Мерриуэзер и сказали, чтоб мы шли за кулисы — скоро нам представлять. Зал заполнялся народом; перед сценой, внизу, уже занял свои места мейкомбский школьный оркестр; зажглись огни рампы, и красный бархатный занавес волновался и ходил ходуном, такая за ним поднялась суматоха.
За кулисами мы с Сесилом попали в узкий коридор, битком набитый взрослыми в самодельных треуголках, в шапках армии конфедератов и времён войны с испанцами, в касках времён мировой войны. Ребята в костюмах, которые должны были изображать всевозможные дары сельского хозяйства, теснились у маленького окошка.
— Кто-то смял мой костюм! — жалобно закричала я.
Галопом примчалась миссис Мерриуэзер, расправила сетку и втиснула меня внутрь.
— Жива, Глазастик? — спросил Сесил. — У тебя голос прямо как из подземелья.
— И у тебя тоже, — сказала я.
Оркестр заиграл гимн, и слышно было, что все встали. Потом забил турецкий барабан. Миссис Мерриуэзер объявила из-за столика:
— Округ Мейкомб — per aspera ad astra.
Опять ударил турецкий барабан.
— Это значит, — перевела миссис Мерриуэзер для невежд, — из грязи — к звёздам. — И добавила неизвестно зачем: — Живая картина.
— А то они без неё не поймут, — прошептал Сесил, но на него сразу же шикнули.