— Хороший день, сестра, — вежливо проговорил он. — Не встречали вы моих братьев? Их зовут Пабло и Диего Увера, и они самые лихие всадники во всем Парагвае.
Между бровями монашки пролегла чуть заметная складка, но ружье она слегка опустила.
— И вам хорошего дня, — ответила она. — Я не видела ваших братьев, но по этой тропе никто не ходит, кроме моих сестер да изредка — жителей поселка, а в городе я не была давно. Ваши братья живут в Ятаки? Я не припомню никого по фамилии Увера, но…
— Нет-нет, мои братья родом из Пуэрто-Касадо, как и я, — ответил Хосе и с досадой заметил, как взметнулись вверх брови монашки. — Впрочем, это не важно. Если вы не видели моих братьев — то, может быть, подскажете, как найти черную башню, где хранятся волшебные предметы? Я уверен, что Пабло и Диего отправились именно туда.
Монашка, не меняясь в лице, покачала головой, но восприятие Хосе было обострено, и он заметил то, чего не заметил бы, наверное, никто другой: как закаменело лицо женщины и как опустели ее глаза — будто захлопнули ставни на окнах.
— Я никогда не слышала о такой башне, сеньор, — ответила она с искусно сыгранным недоумением, и Хосе позволил себе усмехнуться.
— Говорят, что именно монахиням в здешних краях известен тайный путь к этой башне, — сказал он. — Неужели вы ничего не знаете, сестра?
Монахиня покачала головой, все еще со спокойным удивлением на лице, но ее ружье уже снова было направлено на последнего Увера.
— Если хотите, я могу проводить вас в монастырь, — сказала она. — Возможно, кто-то из моих сестер слышал об этой башне.
Хосе заглянул в непроницаемый глаз смотрящего на него дула. Представил долгий путь под этим взглядом — дальше и дальше в глубь болот, чувствуя спиной женщину с каменным лицом, красивую и опасную женщину, которая готова была убить его за одно упоминание о башне. Нет уж. В монастырь он наведается позже — без сопровождения и никого не предупреждая. Тем более что путь туда очевиден — теперь Хосе понимал, откуда и куда ведет тропа, на которой он оказался.
— Не стоит, — проговорил он и поклонился монахине, не спуская, однако, с нее глаз. — Лучше я отправлюсь в Ятаки — вдруг братья ждут меня там?
Ятаки, Боливия, ноябрь 2010 года
Отец Хайме заглянул в рисунок и одобрительно хмыкнул. Поймал тоскливый взгляд Сергея, брошенный в сторону сидящих кружком женщин, и утешительно похлопал художника по плечу.
— Вот увидите, они к вам привыкнут, — сказал он. — Еще два-три дня — и к вам выстроится очередь желающих позировать.
— Хорошо бы, — проворчал Сергей и попшикал на законченную пастель лаком из баллончика.
Индейцы не спешили ни выстраиваться в очередь, ни даже просто вступать в диалог с приезжим гринго. Поначалу художник размышлял о вековом недоверии аборигенов к белым пришельцам, о суеверной убежденности в том, что каждое изображение человека ворует у него часть души, и о прочей этнографической романтике. Однако все оказалось намного проще. На третий день пребывания в Ятаки Сергей проснулся на рассвете и решил прогуляться вдоль реки. Он был уверен, что вся деревня еще спит, и оказался крайне удивлен, увидев с десяток молодых мужчин и подростков, несущих к берегу Парапети туго набитые чем-то мешки. Художник приветливо поздоровался, но обычно довольно дружелюбные индейцы ничуть ему не обрадовались. Побросав мешки, они окружили Сергея, оттесняя его от берега. Мужчины пытались удержать на лицах вежливые улыбки, но лицемерить не умели. Через головы своих низкорослых противников Сергей увидел, как один из мальчишек подбежал к берегу и отчаянно замахал руками, сигналя появившейся из-за излучины реки лодке. На носу ее сидели двое: мрачный обтрепанный бородач и дочерна загорелый мускулистый блондин, чем-то неприятно напомнивший Сергею Сирила Ли. Индейцы явно не хотели, чтобы художник встретился с приезжими, и Сергей ретировался.
Позже он поделился недоумением с Максом Морено. «Дорогой мой друг, — со смехом воскликнул старикан, — радуйтесь, что вас просто прогнали! Наблюдать за отгрузкой коки, знаете ли, занятие нездоровое». Сергей растерянно ухмыльнулся в ответ. Сразу стало понятно, почему, несмотря на то что половина взрослых жителей Ятаки с утра уходит с мотыгами и прочими граблями, а возвращается уже затемно, огороды вокруг деревни выглядят жалкими и заброшенными. До картошки ли, когда можно выращивать коку! Однако Дитер, несчастный учитель, убитый в Камири, не упоминал в своем дневнике ни о чем подобном. То ли не хотел подставлять родителей своих учеников. То ли по своей европейской законопослушности и вообразить ничего подобного не мог… А индейцы настораживаются каждый раз, как видят более-менее цивилизованного незнакомца: один Чиморте знает, безобидный турист это или агент из наркоконтроля… Сергей решил для себя гулять осторожно, чтобы не нарваться ненароком на плантацию, и выкинул историю с кокой из головы. Отец Хайме прав, рано или поздно к нему привыкнут.
Дождь нашел новую щель в навесе из пальмовых листьев; на колени Сергея весело закапала мутноватая вода. Он торопливо отодвинулся и поморщился, ощутив под собой холодную сырую поверхность.
Недовольство Сергея было не совсем искренним. Падре и сам выглядел экзотично до невозможности. Художнику редко случалось находить такие выразительные лица. Впечатляющий сизый нос утопал в толстых щеках; седая щетина, пронзительные глаза, всклокоченная грива все еще почти черных волос. Аристократические пальцы, что вечно сжимают четки, — и грязь, забившаяся под ногти, длинные и желтоватые. Нездоровый румянец алкоголика — и огромный лоб философа. И индейский плетеный поясок жизнерадостных оттенков, повязанный поверх коричневой сутаны. Нет, отец Хайме явно стоил того, чтобы тратить на него бумагу и картон.
Да и с Ильича уже удалось сделать несколько очень неплохих рисунков. К тому же блокнот Сергея распух от набросков из повседневной жизни индейцев — того, что он успевал ухватить краем глаза, хватало с лихвой, и, по большому счету, Сергей пока не особо нуждался в натурщиках. Однако наброски набросками, а для полноценных эскизов к картинам все-таки нужны модели. С другой стороны, какие тут эскизы, если бумага отсыревает и плесневеет прямо на глазах?
Неделю назад он все-таки согласился на настойчивое предложение Сирила Ли и отправился на его лодке в Ятаки, рассудив, что выбрать сторону он может и на месте. Сергей предпочел бы вообще не вмешиваться в конфликт между аборигенами и американцами, но не был уверен, что ему удастся удержаться и не поддаться давлению. Именно поэтому он полюбил проводить время с отцом Хайме, и даже чудовищное количество джина, которое приходилось поглощать вместе с падре, и почти неизбежное похмелье не могли отвратить его от священника. Тем более что заняться по вечерам в Ятаки было нечем: рисование все-таки требовало хоть какого-то освещения, а единственную книгу, сборник фантастики еще советских времен, которую Сергей наобум сунул в рюкзак, он прочел уже дважды.
Падре уж точно был на своей собственной стороне. Старик не одобрял ни тех, кого представлял Сирил Ли, ни шамана с сеньором Морено: и те, и другие были для него всего лишь несчастными безбожниками, отвергшими истинную веру. Похоже, он считал, что лучше всего было бы сделать вид, что Чиморте вообще не существует, а всех участников противостояния обратить в католичество, исповедать и отправить каяться.