— Жюли, — прогудела бабушка, — ты ничего не хочешь мне рассказать?
Юлька растерялась. Когда-то бабушка очень часто задавала этот вопрос, и это означало, что каким-то образом Мария прознала, что Юлька ночевала вовсе не у подруги. Или почуяла запах табачного дыма, исходящий от школьной формы. Или догадалась, что хронические тройки по химии уже превратились в полновесные пары, и внучке грозит двойка за год… Но Мария давно уже перестала вмешиваться в Юлькину жизнь, справедливо полагая, что повзрослевшая внучка разберется сама — а от нее теперь требуется только вовремя пустить под крыло, если уж выпадет тяжелое время. Дать отсидеться в тепле и безопасности, выплакаться, когда надо, и снова отпустить на волю. За это Юлька всегда была бабушке благодарна. И вдруг такой вопрос…
От неожиданности она вдруг почувствовала себя напортачившим подростком. Мозг судорожно перебирал последние поступки, пытаясь понять, в чем именно надо признаться. Сигареты? Юлька давно курит в открытую. Пара бутылок пива, выпитого с подругами позавчера? Даже не смешно! И не ночевки же в студии она имеет в виду?! После всех ее романов и романчиков, после того, как Юлька три года прожила с приятелем-байкером и чуть не вышла за него замуж? Да и вообще — на фоне бабушкиных эскапад она просто скромница!
— Бабушка, ты о чем вообще? — спросила наконец Юлька.
— В зеркало на себя посмотри, — ответила Мария.
Совсем сбитая с толку, Юлька бросилась в ванную, включила свет и застыла, глядя на свое отражение. С ним действительно что-то было не так. Протерев глаза, она посмотрела на себя внимательнее. Лицо чистое. Прическа в порядке… Вернее, в буйном беспорядке — как всегда. Ни прыщей, ни мешков под глазами… Глаза! Юлька сдавленно пискнула и зачем-то потрогала отражение пальцем. Ее глаза, темно-карие, почти черные, поменяли цвет. Один стал синим. Другой — зеленым.
«Чепуха какая-то», — пробормотала Юлька. Она видела такие глаза. Раньше — чаще, последние годы — реже, но видела и знала.
«Мне пора развеяться», — говорила бабушка и удалялась в свою комнату. Выплывала оттуда, пахнущая духами, в немыслимом, пестром, как стая тропических птиц, платье, с блестящей яркой помадой на пухлых губах — и с разными глазами. Один синий, другой — зеленый. Такими же, как сейчас у Юльки…
— Бабушка у нас немножечко влюбилась, — говорила мама, сердясь и смеясь одновременно.
— В кого? — удивлялась Юлька.
— А это она сейчас пойдет и выберет…
Бабушка возвращалась под утро, а то и через сутки, с темным румянцем на шоколадных щеках, вся какая-то особенно плавная и сильная, прямо-таки дышащая бурной энергией. Юлька почти видела, как от седых бабушкиных волос летят искры.
— Это смахивает на банальный вампиризм, — говорила мама.
— В любви нет ничего банального, Кати, — гудела бабушка, — ты позже поймешь.
Мама качала головой и закатывала глаза, а бабушка удалялась к себе. Выходила, одетая в привычные шерстяные брюки и вязаную кофту. И глаза у нее снова были темно-карие…
— У нас это что, семейное, по наследству? — спросила Юлька, возвращаясь в комнату. — Я теперь должна пойти развлечься? Но я не хочу.
Бабушка покачала головой. В глазах у нее была тревога, почти страх, и Юльке стало не по себе.
— Или это потому что я влюбилась? — вымученно улыбнулась она. — Так это ничего. Это ведь хорошо даже! Бабушка? Ну что случилось?
— Принеси шкатулку, — сказала Мария.
— Не понимаю только, откуда у тебя на это силы берутся, — сказала Юлька, вертя в руках обезьянку. — Это ж отшивать замучаешься!
— Да, да, — покивала бабушка. — А уж обидно иногда было! Вот бельгийский инженер… Красавец… — ее взгляд затуманился. — Проходу мне не давал. Пытался Андрея бить, хоть и аристократ… Добрый был. Все переживал, что жизнь такая несправедливая, жалел нас, детей подкармливал… — Мария помолчала, глядя в пространство. — Съели его.
Юлька закашлялась. Еще в детстве она как-то догадалась, что о жизни в Африке бабушку лучше не спрашивать.
— Так ты все-таки любила деда? Или это из-за того, что он советский был?
Мария недоуменно взглянула на внучку.
— Ну, коммунизм… Ты же с ними была не просто так? Верила?
— Поначалу верила, — вздохнула Мари. — Коммунизм я возненавидела вместе с твоим дедушкой. Такая же иллюзия, морок, как его чувства и наше будущее. Дело не в этом. Я жить хотела! Долго. Сильно! Я думала — почему эти белые женщины остаются красивыми и сильными, а я в тридцать пять буду дряхлой старухой со слоновыми ногами? Если еще раньше не умру от малярии или сонной болезни… Если не убьют бандиты из соседнего племени… Я думала — наверное, холода сохраняют их, как кусок мяса на леднике. А Андрей рассказывал, что в России очень холодно. Рассказывал совершенно невероятные вещи — про снег, про замерзшую воду, узоры на стекле… Я хотела законсервироваться. — Мария задумалась, а потом усмехнулась: — И знаешь, Жюли, это сработало.
— Я вижу, — улыбнулась Юлька.
— Сила самовнушения! — гордо произнесла бабушка. — Никакому мединституту ее не побороть.
— Но форточку я все-таки прикрою. Не растаешь, — Юлька погасила сигарету и закрыла окно. — Значит, волшебная вещь? И дает особенные способности? Какие? Кроме того, что глаза становятся разными? Знаешь, Сергей, наверное, в основном из-за разных глаз с ума сходит. А я и не знала… Если я перестану носить броненосца — он, может, и рисовать меня расхочет, кто их знает, этих художников!
— Может, лучше и не знать. Ни художников, ни умений особенных… Нечеловеческие это вещи, плохие.
Мария помолчала, машинально ковыряясь в трубке. Вздохнула, раскрыла пачку табака.
— Сдается мне, я уже однажды видела эту вещь, еще в Конго. Мельком, буквально секунду — когда мы с Максом… Ну, ночи в Африке темные, а тут он решил сигару выкурить. И странные же вещи со мной тогда происходили! А твой дед никогда не снимал черных очков, все говорил, что от солнца глаза болят…
Юлька кивнула.
— Значит, он мне эту штуковину прислал, да? Но зачем?
— Припрятала бы ты ее подальше, — ответила бабушка.
Наверное, выходов из метро на Китай-городе существует не полсотни, как казалось Юльке, а поменьше. Но мимо нужного она, конечно, промахнулась, да еще на поверхности свернула не в ту сторону. Возвращаясь, попыталась срезать дорогу, забрела в какой-то глухой переулок и в результате на место встречи опоздала на четверть часа, а то и больше. Она уже подбегала к углу Маросейки и Златоустьинского переулка, когда в кармане нетерпеливо завибрировал мобильник. Повертев головой, Юлька увидела неприметного мужчину лет тридцати, который, встревожено хмурясь, прижимал к уху телефон.
— Алекс? — спросила Юлька, подходя. Мужчина убрал телефон и кивнул. — Извините, что опоздала, — пробормотала Юлька, скидывая с плеча рюкзак.