Митч уткнулся в блокнот и стал рисовать какую-то коробку. Он снова и снова обводил карандашом ее контуры.
Сэм, как обычно, тут же назвал вещи своими именами:
— «Дэйтабек» тотчас заберет свое предложение назад, едва узнает об этих машинах. Если мы не будем молчать, то не будет и никакого предложения.
— Тогда это упрощает нашу задачу, не правда ли? Итак, мы лжецы или не лжецы?
Митч отшвырнул карандаш:
— Сюзанна, должен тебе сказать, что этот твой снисходительный тон меня возмущает. Ты ведешь себя так, будто имеешь прямую связь с небесами.
— У нас была миссия, — сказала она, выделяя интонацией последнее слово. — Мы вместе отправились в это приключение и всегда были честны в нем. Мы не лгали. Мы никого не надували, ничего не крали, не устраивали мелких пакостей. И мы сделали большие деньга, превышающие наши самые смелые мечты. Но делать деньги — это было совсем не то, ради чего было задумано приключение. Это было лишь частью приключения. А само приключение состояло в том, чтобы пробиться и доказать наше превосходство.
Митч поднялся:
— Это все красивые слова, но мы здесь пытаемся решить будущее тысяч людей.
— Это не просто слова! — воскликнула она, чувствуя, как колотится в груди сердце, и отчаянно пытаясь заставить понять и их. — Это испытание для всех нас.
Митч неодобрительно фыркнул и нахмурился.
— Людям ежедневно выпадают различные испытания, — заявила она. — Пусть и не такие драматические, как у нас. Какой-то клерк дает вам слишком много сдачи. Вернете ли вы лишнее? Друг рассказывает расистскую шутку. Вы рассмеетесь? Вы что, будете скрывать доходы, мухлевать с налогами? Вы будете разбавлять спиртное водой? Когда человек занимает свою позицию? Когда он говорит «Стоп! Достаточно! Вот то, во что я верю, и я буду стоять на этом до конца»!
Уголки рта Сэма скривились в сардонической ухмылке.
— Ну разве это не восхитительно? Вы только послушайте ату богатую девочку. Лишь тот, кто никогда не был беден, может быть до такой степени морально чист.
Мышцы затылка заныли от напряжения, ладони стали влажными, но она все умоляла понять ее:
— Вы что, не видите? Здесь все упирается в наши нравственные устои.
— Это бизнес, — сказал Митч. — Мы просто обсуждаем деловые вопросы.
— Нет, — возразила она. — Это нечто гораздо большее, чем бизнес.
Он бросил на нее взгляд, полный горечи и удивления.
— Ты что, хочешь, чтобы мы упорствовали, даже если наши убеждения пошлют нас на смерть?
— Да. Да, я хочу именно этого. — Она подошла к нему ближе, так что их разделял только угол стола. — С самого рождения меня учили жизненным правилам. Моя бабушка, мой отец. — Она посмотрела на человека, все еще бывшего ее мужем. — И ты, Сэм. Ты — более всех. Но ни одно из этих правил никогда не казалось мне абсолютно верным. И вот сейчас, сегодня — именно в этот момент — я точно знаю, кто я. Я знаю, во что верую. А верую я в нашу миссию. Я всегда верила в нее. И задача нашей миссии вовсе не замыкается на одной лишь «Сисвэл». Она касается всей нашей жизни. Достоинство, превосходство, честность, гордость за то, что мы делаем, и отстаивание этих принципов. Вот что делает жизнь стоящей.
Лицо Сэма сделалось жестким, а Митч, казалось, заколебался. Она повернулась к Янку, чтобы оценить его реакцию, и наткнулась на отсутствующее выражение лица. Ничего прочитать на нем было невозможно — как на белом листе бумаги.
Пока она изливала душу, он погрузился в собственный мир, не обращая на нее ни малейшего внимания.
Сюзанна со щемящим сердцем направилась к выходу. Конец приключения был близок. Она уже чувствовала это. Их смелое и отважное приключение стало перерастать в нечто, вызывающее отвращение, в нечто нечистоплотное. Ей захотелось причинить им боль за то, что они здесь творят, и единственный доступный ей способ ранить их — это заставить громко сказать правду о самих себе.
— Ставлю на голосование, — глухо произнесла она. — Мы скажем «Дэйтабек» правду или нет?
— Голосование только среди нас четверых совершенно бессмысленно, — отозвался Митч. — Ясно, что мы расколемся.
— Нет! Я хочу голосовать. Я подвергаю всех нас испытанию. Прямо здесь и сейчас. Прямо в этот момент. Мы уткнулись в стену, и каждый из нас должен занять ту или иную позицию. Мы должны объявить, во что верим.
Митч потянулся к ней. Движение вышло неуклюжим, словно он рассчитывал остановить мановением руки поток ее слов. Она отодвинулась от него подальше, твердо вознамерившись довести дело до самого конца.
— Янк, ты как голосуешь? Должны мы сказать «Дэйтабек» правду о наших машинах или нет?
Янк моргнул, вид у него был слегка отрешенный.
— Ну конечно же, скажем. Было бы нечестно не сказать.
Она смотрела на него во все глаза, впитывая его абсолютную уверенность. И в этот момент на нее снизошло откровение, и она удивилась, что могла так долго не понимать этого. Тот образ совершенства и целостности, который Сэм нес в мир с настойчивостью евангелиста, исходил от Янка! Сэм просто нашел слова определения для всего того, во что верил Янк.
Она улыбнулась Янку дрожащей улыбкой и посмотрела на мужа.
Когда она так смотрела ему в глаза, какая-то часть ее души все еще жаждала коснуться его, но она с полной определенностью понимала, что этому уже не бывать.
— Сэм? Давай теперь ты, ну пожалуйста, Сэм.
— Иногда цель оправдывает средства, — пробормотал он.
— А как насчет нашей миссии? Прошу, — умоляла она его. — Подумай о нашей миссии. Подумай о том, что она значит.
— Слишком много людей зависит от нас, — сказал он невыразительным голосом. — Задействовано слишком много денег. Я против.
В этот момент в ней умерла какая-то драгоценная искра оптимизма, наивная вера в несокрушимость человеческого духа. Ком стоял в горле, когда она, повернувшись к Митчу, произнесла его имя.
Его лицо было бледным, слова застревали в глотке.
— Сюзанна, это же просто смешно. Совершенно бессмысленно. Здесь масса сложностей и тонких нюансов, которые не мешало бы вначале проанализировать и обсудить.
Все чувства, которые она к нему испытывала, перемешались.
— Я подвергаю тебя испытанию, Митч, — прошептала Сюзанна. — Скажем им или нет?
Он уронил голову. Уставился в пол. Увидев, как поникли эти широкие плечи, на которые она так часто опиралась, Сюзанну поразило собственное высокомерие. Да кто она такая, чтобы судить Митча? Он же хороший человек. Она не имеет права устраивать ему такое.
Он заговорил прерывающимся грустным голосом:
— Да. Да, мы скажем им правду.
Ее охватил порыв — горячий и холодный одновременно, предвещающий рождение чего-то нового и неизведанного.