Сюзанна легла на спину и начала раскачиваться на волнах.
— Мы ведь только что позавтракали.
— Люблю планировать заранее. Приготовлю-ка я барашка! И еще салат из помидоров и огурцов, а сверху покрошу молодые побеги злаков. А что, если в фаршированные баклажаны… Эй, тебя начинает сносить в море! Возвращайся к берегу!
Сюзанна послушно исполняла все, что говорила Пейджи.
Вечером они вместе работали на кухне. Пейджи открыла бутылку «Скепони», местного вина, и наполнила два бокала, чтобы они могли потягивать его во время работы.
— Нарезай огурец тоньше, Сюзанна! Твои куски напоминают хоккейные шайбы.
— Не скажу, что это занятие мне по душе, — ворчала Сюзанна, после того как очередной кусок получился, по меркам Пейджи, слишком толстым. — Почему бы тебе не готовить самой, а я тем временем приведу в порядок твою чековую книжку?
— Можешь приступать, — ответила, смеясь, Пейджи.
Через пять минут сестры были заняты каждая в свое удовольствие: Пейджи колдовала над баклажанами, фаршируя их смесью орешков, трав и смородины, а Сюзанна, вооружившись своим карманным калькулятором, склонилась над тем, что сразу же окрестила «чековой книжкой из преисподней».
Когда они собрались приступить к еде, Сюзанна услышала шум приближающегося к коттеджу мопеда. Пейджи напряглась. Мопед остановился, и через несколько секунд кто-то постучал. Когда Пейджи открывала дверь, Сюзанна мельком увидела красивого молодого грека с густой кучерявой шевелюрой. Пейджи сразу же вышла за дверь, но через открытое окно до Сюзанны доносились обрывки их беседы.
— …сегодня в деревне. Почему ты не зашла ко мне?
— Я не одна, Аристо. Тебе не следовало бы сюда приходить.
Беседа продолжалась несколько минут. Когда Пейджи вернулась в коттедж, на лице у нее было прежнее напряженное выражение.
— Один из легиона моих любовников, — выдавила она, забирая последние из приготовленных блюд и относя их на старый кухонный стол.
Сюзанна принесла бутылку с вином и наполнила по второму бокалу.
— Хочешь поговорить об этом? — спросила она осторожно.
В голосе Пейджи сразу же появились саркастические нотки.
— Да что тут говорить? В отличие от тебя я никогда не была мисс Чистота и Невинность.
Эта была первая вспышка Пейджи. Сюзанна поставила бокал на стол.
— Скажи мне, Пейджи, по каким правилам теперь строятся наши взаимоотношения?
— Не понимаю, о чем ты.
— Если бы не ты, у меня сейчас был бы очень жалкий вид. Ты позаботилась обо мне так, как никто бы не позаботился. И что же получается: мы можем быть вместе, только когда я в тебе нуждаюсь? А не когда ты во мне?
Пейджи поигрывала оливкой из салата.
— Мне нравится заботиться о людях. Просто мне никогда не давали шанса.
— Сейчас ты получила шанс, и я еще не готова лишить тебя его. — Голос Сюзанны слегка задрожал. — Я чувствую себя страшно измученной, Пейджи. Ты дала мне приют. Я не привыкла нуждаться в людях, и меня пугает даже сама мысль о том, как сильно я в тебе сейчас нуждаюсь.
На глазах у Пейджи выступили слезы.
— Мне всегда хотелось во всем походить на тебя.
Сюзанна попыталась улыбнуться, но не смогла.
— А мне хотелось быть такой, как ты, — бунтарем, которому весь мир нипочем.
— Да, бунтарь хоть куда! — усмехнулась Пейджи. — Мне вовсе не нравится такая жизнь. Я устала болтаться по всему свету и заниматься сексом с мужчинами, которых не выношу.
— Тогда почему ты так делаешь?
— Не знаю. Мне казалось, что секс позволит мне сблизиться с кем-нибудь. Только никакой близости не получается, и в результате я себя ненавижу.
Затем Пейджи рассказала сестре о парне, изнасиловавшем ее в шестнадцать лет. Она говорила об Аристо, Луиджи, Фабио и целой веренице любовников, возникавших всюду, куда бы она ни приезжала. Рассказала и о кинорежиссере, в которого, как ей показалось, была влюблена, и об аборте, о котором все еще не могла забыть.
Потом они долго молчали. Сюзанна думала о ролях, уготованных им еще в далеком детстве. Пейджи досталась роль мятежной дочери, а ей — примерной и послушной. А все должно было быть как раз наоборот. Они были словно две сестры, чьи роли перепутали в какой-то космической версии главного распределителя ролей.
Пейджи неожиданно прервала молчание:
— А я проголодалась!
Обед уже давно остыл, но тем не менее они поглощали его с удовольствием, чувствуя, что стали ближе друг другу.
— Знаешь, чего мне хочется на самом деле? — сказала Пейджи, отправляя пальцами в рот клейкий ломтик баклажана. — Я хочу стать матерью для всего мира. Что-то вроде более веселой версии матери Терезы.
Сюзанна, дойдя до точки, когда уже можно просто улыбаться, разразилась неудержимым смехом. Они выпили еще вина, и Пейджи рассказала пару ужасных анекдотов, а затем они вместе вымыли посуду. Потом Пейджи переставила маленькую лампу на центр кухонного стола. На лице у нее появилось прежнее упрямое выражение.
— Я кое-что купила для нас в деревне. И если ты снова начнешь смеяться, перестану с тобой разговаривать до конца жизни.
— Хорошо, я не буду смеяться.
— Обещаешь?
— Обещаю.
Пейджи открыла один из кухонных шкафчиков и достала дешевый альбом для раскрашивания и новую запечатанную пачку цветных карандашей.
Сюзанна все-таки рассмеялась:
— Ты хочешь, чтобы мы раскрашивали?
Пейджи посмотрела на нее с вызовом.
— А что, у тебя с этим какие-то проблемы?
— Вовсе нет! Это просто замечательная идея. — Неожиданно для самой себя Сюзанна заключила сестру в объятия и прижала так, что Пейджи ойкнула.
Две сестры Фальконер сдвинули вместе стулья и уселись рядышком за столом, склонив головы над альбомом для раскрашивания. Сюзанна работала с левой страницей, а ее сестра — с правой. Пейджи смешно разукрасила в розовые тона доставшуюся ей корову, а сверху подрисовала ей огромную шляпу. Ее артистическая натура не обращала внимания на черные жирные контуры рисунка, несмотря на то что ее домовитая душа мечтала о прочных, надежных границах.
Сюзанна аккуратно обводила все отдельные части своей Леди Свинки, а затем тщательно закрашивала их различными цветами. Она обнаружила, что нажим в альбоме для раскрашивания дает прекрасные результаты, хотя в реальной жизни все было по-другому.
— Так нечестно, Сюзанна! Ты затупила голубой карандаш. Я не выношу, когда карандаш плохо заточен.
Поскольку Сюзанну больше беспокоило возвращение жизни в ее прежние границы, а не карандаши, она отдала Пейджи все острые карандаши, оставив затупленные себе.