— Ну, спасибо.
Выпрямившись, она повернулась и ушла.
— Хани, приношу вам свои извинения, — сказал Росс, проведя рукой по своим длинным серебристым волосам. — Я позабочусь, чтобы она больше здесь не появлялась.
Холодок пробежал по спине Хани, когда она постигла пугающее могущество знаменитости. Она — важная персона, а Мелани — нет. Все остальное не имеет значения.
Росс начал рассказывать что-то о пресс-конференции, посвященной новому сезону, о журналисте, который будет брать у нее одно из немногих интервью, о своем согласии на это интервью. Хани едва слушала. Она только что совершила нечто ужасное, и сознание, что она не права, застряло в глотке, словно черствая корка хлеба. И тогда она попыталась оправдать свой поступок. Ведь до сих пор она почти никогда ни в чем не ошибалась. Может, она права и на этот раз. Может, Мелани — скандалистка. Возможно, ее и так рано или поздно уволили бы. Но как бы горячо она ни уговаривала свою совесть, чувство тошноты не проходило.
Росс ушел, и Хани двинулась в сторону своей гримерной, намереваясь побыть несколько минут в одиночестве и все обдумать. Но не успела она зайти внутрь, как увидела Лиз Кэстлберри, опершуюся о косяк раскрытых дверей своей комнаты. По неодобрительному выражению ее лица можно было не сомневаться, что исполнительница второй главной роли слышала все.
— Хочу дать вам один совет, детка, — негромко произнесла она. — Не стоит дразнить гусей. Это выйдет вам боком.
У Хани появилось ощущение, будто ее атакуют со всех сторон, и она закусила удила.
— Сейчас это даже не смешно. Не могу припомнить, чтобы просила у вас совета!
— А надо бы.
— Полагаю, вы сейчас же помчитесь к Россу.
— Как раз вы и должны это сделать,
— Не дождетесь.
— Вы совершаете ошибку, — ответила Лиз. — Надеюсь, вы поймете это сейчас. Потом будет поздно.
— Ступайте к Россу, — яростно выпалила Хани. — Но если Мелани появится на этой съемочной площадке, я уйду!
Она прошла в гримерную и захлопнула дверь.
У Мелани на съемочной площадке была масса друзей, и вскоре о ее увольнении стало известно всем. К концу недели Хани превратилась в парию. Члены группы обращались к ней лишь в крайнем случае, и в отместку Хани становилась все более требовательной. Она жаловалась то на грим, то на прическу. То ей не нравилось освещение, то мешали экраны.
В ее сознании засела мысль, что если вести себя достаточно плохо, то все вынуждены будут обращать на нее внимание, но между тем Дэш вовсе перестал с ней разговаривать, а Эрик смотрел на нее, как на какого-то слизняка, оставляющего на обочине его жизни липкий след. Ко всем прочим сложным чувствам, которые она испытывала к нему, добавилась еще и острая неприязнь.
На следующей неделе Артур повел ее обедать. Он уже слышал о происшествии с Мелани и начал с нудного наставления о том, как трудно неуживчивому человеку завоевать место под солнцем.
Хани чувствовала, что следовало бы попросить его помочь исправить ее ошибку, но вместо этого она оборвала его длинным перечислением всех случаев пренебрежительного отношения к себе начиная с первого дня появления на съемочной площадке. А потом совсем загнала его в угол: либо он принимает ее сторону, либо она найдет себе другого агента. Он немедленно пошел на попятную.
Хани покинула ресторан с ужасным чувством — будто в нее вселился дьявол. Внутренний голос нашептывал, что она превращается в избалованного голливудского ребенка наподобие всех тех детей-кинозвезд, о/которых она столько читала. Она попыталась заглушить его, этот голос. Никто ее не понимает, и это не ее, Хани, а их трудности! Она сказала себе, что должна гордиться тем, как сумела поставить своего агента на место, но, садясь в автомобиль, вся дрожала и тут же поняла, что чувствует не гордость, а страх. Неужели ее некому остановить?
На следующий день Хани заскочила к сценаристам. Не затем, чтобы поболтать с ними. Черт возьми, конечно же, она и не собиралась с ними беседовать. Зашла просто так, чтобы бросить им «привет».
Этот дом одиноко стоял в самом конце одной из тех убийственно извилистых узких дорог, что петляют по Топанга-Кэньон. Дорога не имела ограждения, и темнота в сочетании с ноябрьским моросящим дождем заставляла беспокоиться даже такого лихого водителя, как Хани. Она попыталась проникнуться хоть какой-то симпатией к своему новому дому, который уже показался за последним крутым виражом, но ее раздражало в нем все — начиная от покатой крыши, модерновых очертаний и заканчивая местом, в котором он находился.
Топанга-Кэньону было далеко до Беверли-Хиллз с тем прелестным маленьким домиком, который она успела так сильно полюбить. Здесь жили все бывшие хиппи Южной Калифорнии вместе со стаями бродячих собак, питавшихся койотами. Но после семи месяцев жизни в Беверли-Хиллз Гордон так и не смог начать рисовать, и им пришлось переехать.
Включая зажигание, Хани изнемогала от усталости. Когда они жили в Беверли-Хиллз, ей хватало получаса, чтобы доехать от студии до дома и вернуться обратно. Сейчас же она вынуждена была вставать в пять утра, чтобы поспеть на работу к семичасовому звонку, а по вечерам редко добиралась домой раньше восьми.
Когда Хани зашла в дом, в животе заурчало. Она надеялась, что Шанталь и Гордон уже приготовили обед, но ни один из них не был силен в кулинарии, и они обычно дожидались, пока придет Хани и что-нибудь состряпает. Она поочередно нанимала уже четырех разных домработниц для помощи по хозяйству, которые бы готовили и прибирали, но все они увольнялись.
Хани дотащилась до громадной комнаты, протянувшейся во всю длину задней стены дома, и при одном взгляде на Софи и ее нового мужа ей на ум пришла старая пословица о необходимости быть повнимательнее к предмету желаний, а то ведь можешь и получить его.
— Мама неважно себя чувствует, — объявила Шанталь, едва отрываясь от журнала «Космополитен».
— Очередной приступ головной боли, — вздохнула с тахты Софи. — Да и в горле першит. Бак, дорогой, не мог бы ты приглушить этот телевизор?
Бак Оке, бывший работник парка, а ныне новоиспеченный супруг Софи, небрежно развалившись в большом кресле с откидной спинкой, которое Хани подарила им на свадьбу, смотрел по каналу ESPN шоу с участием девушек в купальниках. Он послушно потянулся к пульту дистанционного управления и ткнул им в направлении телевизора с большим экраном, который купила для них опять же Хани:
— Глянь-ка, Гордон, ну и грудь вон у той. Это же надо!
В отличие от Софи Бак страстно желал оставить разваливающийся парк развлечений, и оба они явились к порогу дома Хани ранней осенью, сразу же после свадьбы.
— Хани, тебе не трудно сходить купить мне таблеток? — донесся с тахты слабый голос Софи. — В горле пересохло, я едва могу глотать!
Бак опять прибавил звук.