— Ты не можешь себе представить, какое это искушение, детка. Я так мечтала, что мы поедем в Голливуд. Но Гретхен права.
Твой первый фильм должен быть особенным. Я начинаю думать, что события развиваются слишком стремительно. — И она глубоко вздыхала.
«Тайм» тоже поместил портрет Флер на обложке, а статью напечатал под заголовком: "Блестящая Девочка.
Большая, красивая и богатая". На этот раз Флер сказала, что теперь уж точно выполнит обещание и никогда больше не появится на публике.
Заголовок в «Тайм» отметил одну важную перемену в жизни Флер и Белинды, которая требовала к себе все больше внимания.
Флер стала зарабатывать огромные деньги. Сначала обе испытывали благодарность Судьбе и радовались, что не надо думать о деньгах. Но постепенно они начали понимать, что дело принимает серьезный оборот, а ни одна из них понятия не имеет, как управлять такими большими деньгами.
— Что же нам делать? — Белинда беспомощно разводила руками с пачками бумаг в каждой, — У меня не очень с цифрами, а все дают разные советы. Эти налоги, акции, ценные бумаги… Все так сложно. Долгосрочные… Краткосрочные… Инфляция… Честно, детка, единственное, что я могу сказать хорошего об Алексее, — с ним мне никогда не приходилось беспокоиться ни о чем подобном.
Флер пыталась помочь, но была слишком занята работой, чтобы вникать в финансовые дела. Белинда стала составлять длинные списки вопросов, которые Флер должна была задать Алексею по телефону. Его ответы были краткими и полезными. Постепенно они стали все больше полагаться на его советы, пока наконец полностью не передали ведение собственных финансовых дел в его способные руки, оставив себе лишь приятное удовольствие тратить доллары.
Флер не говорила Белинде, но ей наскучило работать моделью. Однако это была слишком незначительная плата за то, чтобы стать частью Нью-Йорка. Весь город казался ей калейдоскопом красок, ощущений, словно созданных специально для нее. Она вонзала зубы в Большое Яблоко — символ города — и жадно поедала его большими кусками. Заправив пряди светлых волос, ставших ее торговой маркой, под шапочку с козырьком, Флер вместе с туристами топала на вершину статуи Свободы. Она съедала дюжины хот-догов и каждое новое сленговое выражение делала своим собственным. Нью-Йорк. Вот это город! Она пела песни в ритме рока и танцевала до упаду. Флер была влюблена, и город, казалось, отвечал ей взаимностью.
— Чуть назад и вправо, дорогая.
Флер вскинула голову и улыбнулась в камеру. Шея ныла, живот болел от месячных, но, как Золушка на балу, она не жаловалась, что ей жмут хрустальные туфельки.
— Прекрасно. Это было отлично, золотце.
Девушка сидела на стуле перед маленьким столиком с зеркалом, установленным как мольберт. Шелковая блузка цвета шампанского была расстегнута на шее, а на нежной коже блестело чудесное изумрудное ожерелье. Ниже талии, куда не добирался глаз камеры, были потрепанные джинсы с заплаткой спереди и пара розовых шлепанцев для душа.
Фотограф откинулся назад.
— Ей надо поправить брови.
К Флер подскочил мужчина, отвечавший за это, и подал крошечную расческу; потом маленькой чистой губкой похлопал по носу Флер. Она подалась вперед, глядя на свое отражение, и привела в порядок брови, пройдясь по ним расчесочкой. Раньше Флер считала, что смешно причесывать брови, но с некоторых пор она не задавала лишних вопросов.
— Нэнси, платье прибыло?
Краем глаза Флер заметила, как художник-постановщик повесил трубку и обернулся к стилисту.
Девушка покачала головой:
— Пока еще нет.
Флер сочувственно улыбнулась ей. Задержки с платьем волновали Нэнси все утро. Как стилист она отвечала за одежду и аксессуары, следила, чтобы их вовремя доставляли и чтобы они были в полном порядке во время съемок. Если подол оказывался длинным, она бежала с тесьмой в руке подшивать, если брюки сидели мешковато, убирала лишнее на бедрах, закалывая булавками. Листая модные журналы с красивыми картинками, Флер воспринимала их теперь как фальшивый фасад здания на съемочной площадке.
Нэнси засунула руку за воротник блузки Флер и проверила, не отлепился ли кусочек скотча от шеи. С его помощью изумрудное ожерелье приподнималось выше и выглядело эффектнее.
— Мне правда жаль, но платье обещали привезти к десяти.
Художник-постановщик громко стукнул по столу, опустив небьющуюся чашку, которую только что подносил к губам.
— Дерьмо! У них был целый час! Позвони снова этим идиотам и скажи, чтобы они поспешили оторвать свои задницы от стула.
Флер перевела взгляд на Белинду, углубившуюся в журнал.
Мать хмурилась. Она ненавидела, когда рядом с Флер кто-то произносил ругательства.
— Я уже две катушки истратил на эти изумруды, — заявил фотограф. — Если мы все равно простаиваем, может, сделаем перерыв?
Художник-постановщик кивнул:
— Да, а потом будем делать сапфиры в Галанос. Нэнси, как закончишь с Флер, покажи, что ты припасла на случай, если с платьем выйдет прокол.
Расстегивая нижние пуговицы на блузке. Флер встала и протопала по голому паркету студии, обходя гладильную доску Нэнси, в маленький закуток, чтобы переодеться в свою собственную кисейную рубаху с открытой шеей. Потом, отдав Нэнси блузку и изумруды, налила чашку кофе и подошла к Белинде, изучавшей рекламу в журнале.
Каждый раз, отмечая, как сильно изменилась Белинда, Флер радовалась. Никаких нервных жестов, спокойная, уверенная, похорошевшая. Такой Флер никогда не видела мать. Загар от уикэндов, проведенных в домике на побережье их огненных островов, придал ей небывало здоровый вид. Сегодня Белинда была одета в белую блузку от Гэтсби, юбку и темно-красные лайковые босоножки. Украшениями служили обручальное кольцо и тоненький золотой браслет на лодыжке.
— Посмотри, какая у нее кожа, Флер, — Белинда постучала ногтем по странице, — никаких пор. Боже мой, я чувствую себя совсем древней. Когда я вижу такие фото, то просто физически ощущаю, как мои сорок дышат в затылок. — Она вздохнула. — Я думаю, в следующем месяце мне надо недели две провести в «Золотой двери».
Флер наклонилась и повнимательнее посмотрела на фотографию, Реклама одной из самых дорогих косметических линий. Крупным планом снята экзотическая большеглазая брюнетка, задрапированная в красный атлас.
— Белинда, ты ее не знаешь?
— Нет, а разве должна?
— Это Ани Хольман.
— Имя ни о чем мне не говорит.
— Ты не помнишь? Месяца два назад мы с ней вместе работали.
Белинда по-прежнему не могла вспомнить.
— Мам, да Ани Хольман тринадцать лет.
Белинда тихо засмеялась.
— Неудивительно, что в этой стране любая женщина за тридцать чувствует себя не в своей тарелке. Мы соревнуемся с детьми.