Она слегка застонала, почувствовав грубый, наглый язык. Дрянной парень Джимми, у тебя такой сладкий язык. Давай, Джимми, давай.

Его горячие руки сквозь платье тискали грудь, обжигая кожу через ткань и белый хлопчатобумажный лифчик. Потом он потянулся к пуговицам.

— Черт, Белинда…

— Ш-ш… Молчи, только, пожалуйста, молчи.

Он принялся расстегивать пуговицы, все глубже засовывая язык ей в рот. Холодок пробежал по спине и плечам Белинды, когда Билли принялся стягивать ее платье до талии. Потом он спустил лифчик.

Она знала, что он смотрит на нее, и еще крепче закрыла глаза.

Как тебе моя грудь, Джимми? Красивая? Мне нравится, когда ты на нее смотришь. Мне нравится, когда ты ее касаешься.

Горячее дыхание парня обжигало кожу и Белинда почувствовала его жадные губы на своих сосках. Рука Билли отпустила колено Белинды и поползла вверх по чулку, добралась до пояса, к которому они цеплялись, и коснулась голой кожи. Белинда слегка развела ноги. Он пальцем гладил нейлон трусиков, водя им вверх-вниз, распаляя ее, а потом медленно пролез под пояс. Да!

Гладь меня, Джимми. Гладь меня там, мой красавец Джимми. О да…

Билли схватил девушку за руку и потащил к себе на колени.

Глаза ее широко распахнулись.

— Нет!

Билли застонал.

— Да давай, Белинда… Ну хотя бы потрогай.

— Нет! — Она оттолкнула его и стала поправлять платье. — Неужели ты думаешь, что я могу зайти настолько далеко? Я не такая, как те девчонки, с которыми ты развлекаешься. — Белинда завела руки за спину, чтобы застегнуть пуговицы на платье.

— Я понимаю, детка, — сказал Билли напряженным голосом. — Ты такая классная. Но мне не нравится, когда ты меня заводишь, а потом даешь задний ход.

— Ты сам себя заводишь. Билли. А если тебе так не нравится, можешь больше не встречаться со мной.

Билли это не понравилось. Он завел машину и выехал на темную улицу. Музыка по радио кончилась, пошли новости. Он сердито крутанул ручку приемника. Но Белинда не обращала ни малейшего внимания на его недовольный вид. Наведя на себя зеркальце в машине, она провела помадой по губам.

Билли угрюмо молчал, пока они ехали по Лавровому Каньону, и продолжал дуться, даже вырулив на Бульвар Заката. Только припарковавшись возле отеля «Сад Аллаха», он посмотрел на девушку. Потянувшись к карману, вынул бумагу, которой она так жаждала, и развернул.

— Вряд ли ты обрадуешься, детка.

Белинда почувствовала, как в животе образуется странная, бездонная пустота. Она выхватила лист, пробежала глазами список имен сверху вниз, спотыкаясь взглядом о карандашные пометки возле некоторых фамилий.

Она дважды прочитала листок, прежде чем отыскала свое имя в самом конце страницы. Понадобилось несколько минут, чтобы смысл слов дошел до нее.

«Белинда Бриттон, — прочитала она. — Большие глаза, большие сиськи, ни капли таланта».

Глава 3

«Сад Аллаха» когда-то был любимым местом звезд Голливуда.

Построенный как дом Аллы Назимовой, великой русской киноактрисы, в конце двадцатых годов он стал отелем. В отличие от Беверли-Хиллз или Бель-Эйр [11] это место никогда не воспринималось как безусловно респектабельное с самого момента открытия. Было в нем что-то чуть жалкое, но двадцать пять испанских бунгало, в которых царила атмосфера нескончаемой вечеринки, притягивали звезд кино как магнитом.

Голый Таллула Бэнкхед прыгал вокруг бассейна, повторявшего очертания родного для Назимовой Черного моря. В одном из бунгало у Скотта Фицджеральда было свидание с Шейлой Грэм.

Обычно мужчины поселялись здесь между браками… Рональд Рейган — расставшись с Джейн Уимэн, Фернандо Ламас — после Арлены Дал. В золотые денечки в «Саду» можно было нос к носу столкнуться с Богартом [12] и его Бэби, с Тай Пауэр, Авой Гарднер. Бывали здесь Синатра, Джинджер Роджерс. Братья Марксы [13] . Дороти Паркер и Роберт Бэнчли. Сценаристы, усевшись на стулья, сколоченные из узких белых планок, поближе ко входу, целыми днями горбились над пишущими машинками. Звучала музыка. В одном из бунгало репетировал Рахманинов, в другом — Бенни Гудман [14] . Проводили там свои дни и ночи Вуди Герман, Стравинский и Леопольд Стоковский. Вечеринка, нескончаемая веселая вечеринка…

К сентябрьскому вечеру 1955 года, о котором идет речь, «Сад» был уже совсем другим. Можно сказать, он корчился в смертных муках. Грязная, облезлая штукатурка на стенах, давно не чищенные и проржавевшие литые подставки для ламп, потертая, обтрепанная мебель. Накануне в бассейне обнаружили дохлую мышь. Но как ни смешно, снять бунгало в «Саду» было ничуть не дешевле, чем дом на Беверли-Хиллз. Кстати, через четыре года «Сад Аллаха» был стерт с лица земли, когда чугунная баба со всего размаха ударила по его стенам. Но тогда, в тот сентябрьский вечер, «Сад» был все еще жив и на его небосводе по-прежнему сияли звезды.

Билли открыл дверцу машины, выпуская Белинду.

— Давай, детка. Вечеринка поднимет тебе настроение. Здесь будет кое-кто из «Парамаунта». Может, и из других студий тоже.

Я тебя познакомлю.

Белинда положила руки на колени и стиснула кулаки.

— Оставь меня ненадолго. Билли, ладно? Встретимся внутри.

— Хорошо, детка. — Он захлопнул дверцу и, наклонившись к окну, сказал:

— Слушай, золотце, на свете полно других студий.

Ты можешь великолепно показать себя.

Под туфлями Билли зашуршал гравий, а когда шаги стихли, Белинда сердито скомкала бумажку. Он прав. Есть другие студии.

«Парамаунт» давно считается второсортной забегаловкой. Она им еще покажет! Да как они могли решить, что у нее нет таланта?

Белинда откинулась на спинку сиденья. А если правда? Мечтая стать кинозвездой, она никогда не думала о том, что придется играть. И уж если не врать самой себе, эта часть кинокарьеры ее мало интересовала. Она воображала, что стоит взять несколько уроков актерского мастерства — и все будет в порядке.

Рядом припарковался автомобиль, в котором истошно орало радио. Белинда посмотрела на подъехавших. Парочка, даже не выключив зажигание, кинулась целоваться. Наверное, старшеклассники решили спрятаться от посторонних глаз и подкатили к отелю.

Музыка закончилась, стали передавать новости.

Первое сообщение диктор прочел так спокойно, будто не случилось ничего из ряда вон выходящего, будто его слова не означали конец жизни Белинды и вообще всего на свете. У нее не вырвалось ни звука, хотя душа кричала и, казалось, рвалась из тела.