– Генка, ну, зачем ты сделал это? – проговорил он.
– Я тебя, Жека, не пойму. Ты хотел, чтобы Марина Викторовна была в порядке и под присмотром, а теперь спрашиваешь, зачем я сделал это. Я к ней самого лучшего приставил, того, кому доверил бы собственную жену, если бы она была, – Гена повернулся от окна и с недоумением рассматривал Хохла, которого никогда до сегодняшнего дня не видел таким подавленным и неуверенным в себе.
Даже в тот момент, когда хозяйка лежала в коме под чужим именем в больнице, а на руках у Хохла оказался маленький мальчик, который еще толком не ходил и не разговаривал, и вокруг сжималось кольцо из желающих отхватить кусок от наследства знаменитой Наковальни, – даже тогда Женька твердо стоял на ногах, знал, что делать, как вести себя, и смог провернуть такую комбинацию, что не каждому по силам. А сейчас, когда нет особой опасности, он вдруг растекся по этому дивану, держится за голову и так ощутимо страдает, что у Гены сжимается сердце от жалости.
– Жек… так, может, рванешь к ней? – предложил он, садясь рядом и чуть толкая Хохла в бок.
– Не могу. Паспорт мой она с собой увезла, а Джеком Силвой туда явиться – это ж сразу заметут в Домодедове, как в тот раз, – процедил Хохол, не отрывая рук от висков.
Это было проблемой. С легальным паспортом Женька не мог появляться на исторической родине, это Гена понимал прекрасно. А на то, чтобы сделать новый «левый» документ, нужно время. Связи, конечно, Хохол поднимет, это труда не составляет, но время, время…
– А Грегори ждет поездки на Кипр, – хмуро добавил Женька. – Я ему обещал.
Грегори, как подслушал, вдруг возник на пороге, встал в дверях, расставив ноги и сложив руки на груди. Взгляд исподлобья напомнил Гене взгляд его матери – Марина тоже так смотрела.
– Папа, я так и не понял – мы поедем или нет?
Хохол словно очнулся, потряс головой и заговорил совершенно нормальным тоном, как будто не орал недавно и не говорил потом хмурым тусклым голосом:
– Конечно. Билеты лежат, можешь вещи собирать, вылетаем послезавтра.
– А дед?
– А дед прилетит вечером в тот же день, мы как раз успеем с тобой его на машине встретить.
– А мама? – не отставал мальчик, так и не поменяв позы.
Хохол подавил вздох – не хотел, чтобы чуткий Грегори уловил в его голосе то, что не должен был.
– Мама приедет, как сможет.
– Понятно. Это значит, что мама не приедет, – констатировал Грегори совсем по-взрослому. – Я тогда тоже никуда не полечу! – заявил он и выбежал из гостиной.
Хохол только головой мотнул в сторону двери:
– Видал? И мне это за что? Я должен буду его уговаривать, что-то врать, обещать… Вот скажи – я сколько могу унижаться перед сопливым пацаном? Он же меня в последнее время ни в хрен собачий не ставит! Чуть что – «ты мне не отец» или того хуже – на английский переходит и смотрит на меня, как на идиота. Знает ведь, что я ни пса не понимаю!
Гена только вздохнул. Он давно подметил перемены, произошедшие в отношениях Хохла и Грегори, они даже как-то обсуждали это с приехавшей в гости Машкой. Та однажды не выдержала и вышла из-за стола, когда в ответ на какое-то замечание Грег вдруг громко заявил по-английски, что Женька не имеет права обращаться к нему и что-то говорить, потому что он ему чужой. Понимающая английский язык Маша вдруг вспыхнула, швырнула на стол салфетку и ушла к себе, не став заканчивать ужин. Грегори же чуть позже пошел к ней с предложением поиграть в «Монополию» и был выставлен из комнаты холодной фразой, брошенной тоже по-английски – «я не обязана играть с тобой, я тебе никто». Гена услышал это случайно, как раз обсуждал с Мариной в кабинете какую-то мелочь, и, выглянув, поразился – Грегори, ссутулив плечи и зажав под мышкой коробку с игрой, спускался по лестнице вниз, в гостиную, где сидел у телевизора Хохол. О чем они разговаривали, бывший телохранитель не слышал, но вот то, что назавтра говорила Грегу Машка, сидя с ним за ранним завтраком, когда все еще спали, запомнил.
Абсолютно без эмоций, что было для взрывной Машки странно, она рассказывала Грегори все то, что ему обычно говорила в таких случаях мать, но из уст человека со стороны это почему-то звучало страшно. И то, что Хохол мог отдать Грега в детдом, и то, как он колотился в Англии один, без языка, без связей, без помощи, и то, как он относился к мальчику, как терпел его выходки и обиды, как прощал, закрывал глаза.
– Он тебя любит как сына. Да он и есть отец тебе – ведь вырастил, вынянчил, – говорила Машка, прихлебывая кофе. – Ты ведь, как что, не к маме бежишь за советом – к нему. Ты себя считаешь мужчиной, Грег? – неожиданно задала она вопрос, и даже Гена, стоя в коридоре, слегка опешил – мальчику еще нет даже десяти лет.
– Да, – не медля, ответил тот.
– Ну, так позволь тебя разочаровать, – ядовито подытожила Марья. – Мужчина никогда не забывает добра, которое ему кто-то сделал, и никогда не позволит себе хамства при женщинах. Как ты вчера за ужином. И запомни, пожалуйста, – я не буду с тобой общаться, если ты еще хоть раз позволишь себе оскорбить отца. Твоя очередь мыть посуду, – она поставила чашку в раковину и пошла к себе, а Грег, так и не доев хлопья, побрел к посудомоечной машине, которую сегодня ему весь день предстояло загружать и разгружать.
Сейчас, когда Хохол заговорил о проблемах с сыном, Гена снова вспомнил тот разговор. Машка умела уколоть Грега вроде бы и незаметно, но больно – так, что тот помнил. И у них с Хохлом долго не было проблем. А сейчас вот – снова. Будь дома Марина – и этого не произошло бы. Мать имела на мальчика сильное влияние, ей достаточно было просто взглянуть, чтобы Грег понял, что не прав. Но сейчас ее не было.
– Я поговорю с ним сам, – решил Гена и, хлопнув Хохла по плечу, пошел в детскую.
– Ну, чем планируем заняться сегодня? – поинтересовался Георгий, убирая в раковину посуду после запоздавшего даже не завтрака уже – обеда.
Марина курила, рассеянно глядя в окно, за которым снова валил снег. Она думала о Грегори, о своем обещании приехать на Кипр – сумеет ли она сдержать его, хватит ли времени?
– Неплохо бы пройтись по центру, – пробормотала она.
– Ну, так в чем проблема? – тут же откликнулся телохранитель. – Собираемся, пока не стемнело.
Марина очнулась, отогнала от себя грустные мысли о сыне и потушила сигарету.
– Слушай, а ты теперь как себя вести-то планируешь? – насмешливо спросила она, глядя на то, как старательно Георгий моет посуду. – Кем будешь-то – телохранителем, любовником – кем?
– А тебе как хочется? – совершенно без обиды отозвался он.
– Мне? Мне вообще все равно.
– Тогда зачем спросила? За мое самоопределение волнуешься? Так не нужно – со мной все в порядке.
Георгий домыл последнюю чашку, убрал в шкаф и, вытирая полотенцем руки, повернулся к Марине. Она смотрела на него в упор, не моргая, но он не отвел взгляда.