Она вспомнила, какие глаза были у Георгия, когда они сидели за столом в вечер его отъезда. Спокойные были глаза, холодновато-серые, а она-то уже черт-те что себе выдумала: вроде бы ему неприятны эти дурацкие Платоновы подарки… Да ему до них и дела не было! Поел, надел куртку, вышел из дому, сел в машину и уехал, и даже не сказал куда. И правильно сделал, и ей бы тоже…
Тут ее мысли, после часовых почти усилий, наконец стали хотя бы относительно спокойными.
«Между прочим, уехать и правда не помешало бы, – подумала Полина. – Вернется же он когда-нибудь, и куда мне тогда деваться? Опять на кухне спать да ждать, не придет ли? А что, и дождалась бы. Парень-то он, видно, душевный, может, и пожалел бы девочку, побаловал бы сексом. Да и трудно ему, что ли, у него таких девочек… И было, и будет, только свистни».
От того, что мысли ее зацепились за какую-то внятную цель, Полине стало как будто полегче. Кстати, она вдруг обнаружила, что сумки на колесиках при ней нет. Она даже в прихожую вышла, даже на лестницу выглянула – сумки не было ни в прихожей, ни за дверью. Значит, забыла в шахматном клубе, и теперь фиг ее найдешь вместе с лошадью, не Игорь же принесет!
Полина тут же рассердилась на свою бестолковость, а когда она сердилась на себя, это всегда оказывало на нее отрезвляющее воздействие.
«Поеду и правда в Якутию, – подумала она. – Хотела же… Чем черт не шутит, может, в самом деле что-нибудь выйдет с мозаикой. А нет, так хоть край света посмотрю».
Никаких препятствий к поездке на край света у нее не было, и билет лежал в подарочном мешочке вместе с бриллиантом. Кстати, заодно можно будет и бриллиант вернуть, это даже лучше, чем вылавливать Платона, когда он приедет в Москву.
Пожалуй, препятствием было только то, что Полина осталась в Москве почти что одна из всей семьи – уникальный, можно сказать, случай! Да не одна, а с лежащей в больнице Евой…
«Ну, поговорю с ней, – тут же решила она. – Не в тайге же я ее, в конце концов, оставляю. И не навсегда же, Темка через неделю вернется!»
Ситуация и правда сложилась необычная, потому что вот так, все вместе, Гриневы никогда из Москвы не уезжали. Часто ездил в командировки папа: Институт Курчатова был связан со многими организациями, даже и за границей. Время от времени уезжал Юра – ну, он понятно куда. Ездила на какие-то телевизионные фестивали Женя. Но уж мама-то после смерти бабушки Поли не ездила никуда, не считая дачи в Кратове, да и Ванечку дальше того же Кратова не возили, потому что он вечно подхватывал какие-то инфекции.
А тут – как сговорились все! То есть Женя-то ни с кем не сговаривалась, просто волевым усилием заставила Юру взять отпуск и немедленно купила двухнедельный тур в Австрию. Юра любил горные лыжи – ездил на Эльбрус каждую зиму, когда был студентом, а когда работал на Сахалине, то катался на знаменитых тамошних сопках. Видимо, Женя давно лелеяла мысль вывезти его куда-нибудь в горы, да все никак не могла дождаться просвета в Юрином плотном рабочем графике. Пока не поняла, что дожидаться этого события бесполезно, и не организовала его сама.
Они хотели было взять с собой Ванечку, но этому воспротивилась мама.
– С ума вы сошли, крошечного ребенка в горы тащить! – ахнула она. – Представляю, какой там ветер! Он у вас в первый же день заболеет, и самому радости не будет, и вам отпуск испортит. Ванечка с нами поедет, – заявила она.
– Куда это, интересно? – удивился Юра. – Вы разве куда-то собирались ехать?
– А нам, по-вашему, уже только на печке отдыхать, – вмешался папа. – Мне путевки в санаторий предлагают. И прекрасный, между прочим, санаторий, международного уровня, хоть и не в Австрии, а в Подмосковье.
– Да! – подхватила мама. Судя по ее энтузиазму, про путевки она услышала впервые, иначе непременно начала бы сомневаться, надо ли ехать, да что еще за санаторий, да как там кормят. – Мы с Валей в санаторий поедем и Ванюшеньку возьмем. Правда, деточка, с бабушкой и дедушкой лучше отдыхать?
– С папой лучше, – заявил чистосердечный внучек. – Он разрешает не кушать, а ты не разрешаешь.
Впрочем, отдыхать с бабушкой и дедушкой он все же согласился, узнав, что в санаторий можно взять кота, а в Австрию нельзя.
Сомнения начались у Нади позже, и, конечно, из-за Евы.
– Ну и что, что не завтра ей рожать? Там с голоду можно умереть, в этой больнице, – объясняла она. – Я однажды как раз в обед пришла… Это же не еда, а тряпки, вываренные в помоях!
– Как ты, мам, образно стала мыслить, – хихикнула Полина. – Может, тебе ресторанным критиком заделаться? А что, я б тебя в журнальчик пристроила. А между прочим, если Ева узнает, что ты из-за нее в санаторий не хочешь ехать, то она раньше времени как раз и родит.
– Откуда это она узнает? – удивилась Надя.
– А я ей скажу, – подал голос Артем. – Вы, Надежда Павловна, если уж всерьез меня не воспринимаете, то хотя бы не демонстрировали этого так откровенно.
Видимо, трехмесячная совместная жизнь с тещей имела и положительную сторону: Артем перестал обращать внимание на ее строгий вид и тон.
– Мы ей и сами чего-нибудь сварганим, – подключилась Полина. – Пирожки, понятно, выстряпывать не будем, но курицу на соли – без проблем.
Курица на соли была фирменным блюдом бабушки Мили еще в те времена, когда ни о каких микроволновках никто и слыхом не слыхивал. Эмилию Яковлевну очень устраивало то, что с птичкой вообще не надо возиться – даже приправами начинять, даже следить за ее приготовлением, – только положить на рассыпанную по сковородке соль и засунуть на два часа в духовку. Полина тоже считала, что курица на соли – оптимальная еда для человека, который хочет заниматься еще чем-нибудь, кроме приготовления пищи.
– Вообще-то можно пельменей налепить, – сдаваясь, проговорила Надя. – Я бы заморозила, а вы бы их потом варили понемножку…
– Лепи, – разрешила Полина. – И езжайте вы все куда-нибудь поскорее, а то в глазах от вас рябит.
В общем, все разъехались так быстро, как и ожидать было невозможно, и Полина была этому очень рада. Особенно после отъезда Георгия, когда настроение у нее стало такое, что лучше было в таком настроении не показываться пред мамины зоркие очи.
Неделю назад, забежав к Еве с очередной порцией пельменей и еще чего-то, извлеченного из морозильника и разогретого, она застала сестру в состоянии счастливого возбуждения. Примерно в том же состоянии находился и Артем, но у него к этому добавлялось еще и смущение.
– Вот, тещу воспитывал, – сказал он, – а сам и правда…
– У него выставка будет в Праге, ты представляешь? – сообщила Ева.
– Не то чтобы у меня, – объяснил Артем, – но я тоже участвую.
– И ему предлагают туда ехать! – Евины глаза светились так, что в них не было видно даже обычной глубокой поволоки. – А он – какие-то глупости…
Живот у Евы был теперь такой большой, что возвышался над кроватью, как гора Килиманджаро. Даже не верилось, что он принадлежит ей, а не существует отдельно. Очень уж прозрачное, совсем бесплотное стало у нее лицо, и странно оно выглядело в сочетании с этим огромным, тяжелым животом.