– Мне очень хорошо, когда… ты меня так называешь, – помедлив, ответил он.
– Ты такой родной, – сказала Полина. – Просто ужас, какой ты родной. Мы с тобой месяц всего знакомы. Как же это получилось, а?
– Вот так. – Георгий едва заметно улыбнулся и поцеловал ее. – И вот так. – Он лег рядом, и Полина снова по самую макушку спряталась в кольце его рук. – Я же тебя люблю, Полина…
Он никогда не говорил, что любит ее, но сейчас, когда сказал, Полине показалось, что она уже слышала, как он произносит эти слова. Они как будто всегда были в нем и всегда были обращены к ней, как и сам он, весь он – был всегда. Она не могла представить того времени, когда его не было в ее жизни.
Прямо у нее перед глазами оказалось красно-синее неровное пятно – шрам на его плече. Полина вспомнила, как цеплялась за его плечи, когда он обнимал ее в сенях, поцеловала это пятно и спросила:
– Не болит?
– Что не болит? – не понял Георгий. – А! Нет, ничего не болит. Совсем ничего, Полин! Я ведь эту неделю только и делал, что отдыхал. Даже не то что отдыхал, хотя, конечно, и не работал, но все-таки это не отдых был, а знаешь как…
Георгий рассказывал о том, как ему было в Камарге, Полина слушала, уткнувшись подбородком ему в грудь и глядя в его светлеющие глаза, и понимала, что может лежать так бесконечно и слушать, как он говорит, или молчит, или даже просто спит…
– В общем, я как Иванушка-дурачок, – сказал он. – Или кто там, Конек-Горбунок? Который в котел с кипятком прыгнул, как в живую воду. Вот и я в такой воде плавал.
– Как же ты плавал? – удивилась Полина. – Все-таки зима.
– Мне было хорошо, – сказал он. – Ты не сердишься?
– На что? – не поняла она.
– Что мне было хорошо, хотя… Хотя тебя не было. Но я, знаешь, как-то все время чувствовал, что ты все равно что со мной, – объяснил он. – Я только в Камарге это по-настоящему почувствовал, хотя там-то тебя не было…
Полина расхохоталась.
– Я не сержусь, – сказала она. – А сейчас ты чувствуешь, что я с тобой, или только в Камарге? – Этот вопрос тут же показался ей то ли глупостью, то ли дешевым кокетством, и она торопливо сказала: – Жуть все-таки какая, ну пусть там плюс двадцать градусов было, а здесь-то минус пятьдесят! Семьдесят градусов разницы, заметил ты?
– Не заметил. – Георгий пожал плечами; Полинина голова качнулась, как на сильной волне. – А что сейчас ты со мной, я чувствую. Очень даже чувствую, Полинка, честное слово! – сказал он, зажмурившись.
– Ты то совсем большой, а то как маленький, – опять засмеялась она. – Хотя все равно очень большой. А на каком языке ты там разговаривал?
– Да на неандертальском, на каком еще. На пальцах. Я же в языках дуб дубом, вот уж точно идиотизм. Но, знаешь, меня там все как-то сразу понимали, и я всех понимал. Ты чего опять смеешься? – заметил он. – Хотя смешно, конечно, что дуб дубом…
– Нет, я не потому, – сказала Полина. – То есть потому… Да просто очередная дурость в голову пришла!
– Какая? – улыбнулся он. – Скажи, Полин, я же любопытный.
– Да такая… Знаешь, песня такая есть, про дуб высокий? – стесняясь своей неизвестно откуда взявшейся сентиментальности, ответила она. – И про рябину с ветвями.
– Есть, – снова улыбнулся Георгий. – Ну и прижимайся чем хочешь. Вся прижимайся, Полина, – шепнул он ей в макушку; она расслышала даже не голос его, а дыхание, и по дыханию догадалась, что он сказал. – Раз так, то хоть бы и дубом…
– А помнишь, ты сказал, что на руках меня носил бы, если бы я… Если бы я – что? – поскорее спросила Полина.
Его она не стеснялась нисколько, она с ним как будто бы и не разговаривала, а просто дышала. Но себя – своих чувств, слов, своих связанных с ним мыслей – она все-таки стеснялась. Ей казалось почему-то, что он вдруг возьмет да и посмеется над всем этим, хотя ничего в нем не было такого, чтобы так думать, даже наоборот.
– Я такое говорил? – удивился Георгий. – Когда это? А! – то ли вспомнил, то ли просто догадался он. – Да не если бы ты, а если бы я. Тебя-то я и так носил бы, без предварительных условий. Но сам я, понимаешь, тогда совсем был… раздолбанный. Во всех отношениях. Вряд ли тогда тебе со мной… Полин, ты что? – спросил он.
– Да ничего. – Она сползла у него с плеча, быстро поцеловала его в грудь и стала целовать дальше, куда-то в солнечное сплетение. – Ты, Егор, в самом деле ужасно большой, тебя пока всего обцелуешь, семь потов сойдет!
– Всего? – засмеялся он. – Полинка, мне щекотно, когда ты носом так фыркаешь! Ну, не целуй всего, если это долго.
– Ничего, я не спешу, – пробормотала она, скользя губами вниз по темной дорожке на его животе. – Не целовать?
– Целуй… – выдохнул он; дрожь прошла по всему его телу. – Мне… хорошо… Полиночка… так хорошо!..
Он и правда был большой, просто необъятный – как такого всего поцелуешь? Но в огромности его тела Полина чувствовала какие-то точки, к которым ее словно магнитом притягивало. Она сама не понимала, почему именно к ним, но когда ее губы их касались, весь он отзывался на эти прикосновения – телом, нервами, сердцем, всем собою!
И она готова была прикасаться к ним тысячу раз подряд.
Полина чувствовала, как под ее губами наливается силой его тело. Как та мощная, все одолевающая жизнь, которой он был переполнен, от ее прикосновений к его груди, к животу, к бедрам становится телесной его силой. Это было совершенно необъяснимо словами, но совершенно отчетливо без слов – в ее поцелуях, в ее охватывающих губах, в том, как он подается ей навстречу, словно весь, а не частью себя только, хочет вместиться в кольцо ее губ…
Вдруг Полина почувствовала, что, весь дрожа, он как будто бы хочет высвободиться. И прежде чем она поняла, что с ним происходит, Георгий взял ее под мышки, подтянул повыше, к себе на грудь, и проговорил прямо в ее еще вздрагивающие губы:
– Милая, не надо больше, а то снова не выдержу… Я ж не железный, Полиночка, я же сгорю сейчас, и без всякой для тебя радости!
– Как же – без радости? – Она почувствовала, что сейчас засмеется.
Но тут же почувствовала и другое – что она лежит словно бы не на груди у него, не на животе, а на земле, под которой дышит лава. Нет, не лава – в том глубоком движении, которое она вот сейчас, только что почувствовала во всем его теле и которое отозвалось в ее прижатой к нему груди, не было угрозы, не было вообще ничего пугающего. Но была такая сила и такая страсть, которые не могли быть силой и страстью одной только плоти.
Полина вспомнила, как показывали однажды по телевизору кита, неожиданно всплывшего из глубины на поверхность океана. И вспомнила, каким невозможным ей это показалось: вот он, обычный, привычный мир – и вот мгновенно появляется в нем что-то живое, несомненно, этому миру принадлежащее, но такое могучее, что весь обычный мир меркнет перед этой небывалой мощью.