– Выходит, с тетей все-таки придется познакомиться! – засмеялся Юра. – Ну и ладно, главное, побыстрее. Заодно убедится, что паспорт мой девственно чист.

Юра и сам не знал, почему хочет расписаться побыстрее. Хотя нет – знал, чего уж там. Ему действительно было все равно, будет ли стоять штамп в его паспорте. Но терпеть Генкин похабный треп и знать, что то же самое все говорят у него за спиной, а если не говорят, то думают, как ловко он устроил свои постельно-прачечные дела с безропотной корейской девочкой, – этого он больше не хотел.

– Они все равно не смогут сюда приехать, – сказала Оля.

– Кто? – очнулся Юра.

– Мои родители. Им нельзя просто так из Корсакова выезжать, надо разрешение брать в милиции, потому что у них русского гражданства нет, – объяснила она.

– Как это? – удивился он.

– Очень просто. У нас многие так живут. Мои родители ведь уже пожилые, их во время войны японцы сюда привезли, чтобы они на них работали. А потом они остались, в Корею не вернулись. Но гражданства не хотели получать, чтобы мужчинам в армию не ходить. Так что они не приедут, не будут тебя беспокоить, – повторила она.

– Что ж, удачно, – усмехнулся Юра. – Вечная проблема тещи и зятя таким образом почти снимается. Пойдем, Оля, – сказал он. – Выпьем еще, за помолвку, и поедем домой.

Пока Гринев второй раз в жизни делал предложение в ресторане, Евгения Стивенс ушла. Стол, за которым она сидела с летчиком, еще не был убран, поблескивали среди тарелок два пустых бокала, и Юра даже не знал, когда и куда она исчезла.

Глава 13

Оказалось, что жениться можно даже проще и скорее, чем он предполагал.

«Бедная моя, конечно, она хотела… – подумал Юра, когда уже в понедельник Оля сообщила ему подробности своего похода в загс. – «Совсем неважно…» А я – обычный кобель, так бы и не догадался, если б Гена носом не ткнул в собственное дерьмо».

Даже с тетей ему не пришлось знакомиться. Та, оказывается, была заведующей загсом, а таинство свершала обычная регистраторша. Расписались в книге, выслушали казенное поздравление – к Юриному удивлению и удовольствию, состоящее ровно из пяти слов: «Поздравляю вас с законным браком», – и ушли домой.

Видимо, это и был «ускоренный вариант», о котором он просил Олю позаботиться.

Когда Юра спросил, куда она хочет пойти отметить событие, Оля ответила, что лучше бы никуда, и он почувствовал, что ей действительно хочется просто побыть с ним наедине – сегодня так же, как вчера и завтра. И место, в котором она будет с ним наедине, не имеет для нее значения.

И он вздохнул с облегчением: ему тоже не хотелось ничего, что напоминало бы о том дне, когда так странно и мучительно сместилось все в его жизни и когда собственное одиночество вдруг стало для него очевидным…

В загсе Юра впервые узнал Олино паспортное имя – Ким Ок Хи.

– А что это значит? – заинтересовался он.

Он уже знал, что сахалинские корейцы выбирают русский вариант своего имени по второй его корейской части – вместо Ок получилась Оля.

– Это значит – «мастер радости», – ответила она. – Вернее, «ювелир радости».

– Надо же, – хмыкнул Юра. – Красиво… И тебе подходит! Как будто уже для взрослой имя выдумывали.

– Просто имя влияет на судьбу, – возразила она. – Раз мне дали такое имя, значит, я такой и должна была вырасти, такая и будет судьба.

– Может, и так, – согласился он. – Мою возьмешь фамилию?

– Наверно, будет немножко смешно, – улыбнулась Оля. – Корейское имя, русская фамилия. И мне… Ты не обидишься, Юра?

– Не обижусь, – улыбнулся он. – Что?

– Конечно, надо брать фамилию мужа, но мне… Мне хочется хоть что-нибудь все-таки от родителей оставить. Хотя бы фамилию… Я же от них совсем ухожу, понимаешь? А я у них последняя оставалась дочь не замужем, и сына у них нет…

Юра понял, о чем она говорит, и не стал возражать. И что значит «совсем ухожу» – тоже понял. Может быть, отношения с ее родителями в конце концов наладятся; правда, это его мало беспокоило. Даже наверняка наладятся. Ну, не бандит же он, не убийца с большой дороги, чего им от него шарахаться – оттого, что жил с их дочерью «просто так»? Сахалинские корейцы жили довольно замкнутыми кланами, но с русскими общались нормально, не отгораживались стеной.

И все-таки слишком разные у них были жизни… Юра не хотел менять свою в связи с Олей больше, чем это уже произошло, и она это хорошо понимала.

Он никогда не сравнивал ее с Соной. Оля и привлекла-то его тем, что оказалась первой женщиной, с которой он забыл сравнения… Но совсем не вспоминать прошлое всего-то четырехлетней давности, лежа рядом с юной женой в первую ночь своего второго брака, – совсем не вспоминать он все-таки не мог…

Гринев до последней минуты не верил, что Сона согласится.

Она больше не смотрела на него с неприязнью, как это было до их разговора в «Праге». Но Юра не мог понять, какое чувство проступает в ее глазах, когда она видит его, – удивление, недоумение, может быть, даже страх? И все-таки это было какое-то чувство, а не тот последний мрак, который он видел прежде…

Ее пора было выписывать, это она понимала. Не могла не понимать, что уже по меньшей мере две недели ее держат в больнице просто из жалости, а для Института Склифосовского, куда потоком везут людей с тяжелыми травмами, это все-таки непозволительная роскошь.

Гринев попросил Сону зайти в ординаторскую вечером, когда кончился вечерний обход во время его дежурства. Точно так же он вызывал ее сюда, чтобы сообщить о смерти родных, и боялся теперь этих ассоциаций. Но что было делать? Светонин сам попросил его:

– Юра, поговори уж ты еще раз с Туманян, раз взялся… Надо с ней решить, ты сам понимаешь. Пусть определится, куда будет выписываться, не можем мы больше ее держать.

«Надо решить, надо… – билось у него в голове, когда он ждал Сону, сидя за столом у темного вечернего окна. – Что она решит?»

– Я не стал бы вас торопить, Сона, – сказал Юра, когда она наконец пришла, села напротив, локти поставила на стол, подперев ладонями подбородок. – Я просто боюсь вас торопить, вы понимаете? – помолчав, добавил он. – Мне все время кажется, что вы скажете: нет, уезжаю. И что тогда? Но меня самого торопят, потому что…

– Я понимаю почему, Юрий Валентинович, – перебила она. – Не надо мне объяснять.

– Нет, это не только потому… – путаясь, как мальчик, все-таки попробовал он объяснить. – Я говорю вам это потому, что…

– И это я тоже понимаю – почему вы говорите… – сказала она. – Но мне трудно, Юрий Валентинович, мне так трудно, я теряюсь, вы понимаете, да? Это так неожиданно – все, что вы сказали… Я не могу поверить.

– Вы не верите мне? – всматриваясь в ее глаза, спросил он.

– Вам нельзя не верить. – Сона улыбнулась, и он так обрадовался глубокому отсвету улыбки в ее глазах, что почти перестал вслушиваться в слова. – Я не могу поверить себе… Или в себя, так правильно сказать? Здесь все пусто.