– Не сказала, – пожал плечами отец. – Наверное. А что мы можем сделать? Забирай, забирай водку, Юра, – напомнил он, когда сын поднялся, чтобы идти.

«Где это у нас Венера видна над домом? – подумал Юра, выйдя во двор. – Ева говорила…»

Розоватое городское небо над освещенными окнами было плоским и пустым. Он постоял посреди двора, словно пытаясь отсрочить ту минуту, когда войдет в квартиру, встретит Сонин отчужденный взгляд, ляжет с краю на широкую кровать…

«Но я же не выдумал все это, – с отчаянием подумал он. – Я не выдумал ее, свое чувство к ней, оно всего меня захватило! Я же представить не мог – как без нее… И что теперь?»

Теперь чувство не стало меньше, не отпустило его, но все превратилось в тупую, ноющую боль.

Свет в квартире был уже потушен. Юра взглянул на светящиеся стрелки своих часов: было всего одиннадцать. Он хотел неслышно пройти на кухню, прикрыть дверь и включить свет.

– Я не сплю, Юра, – услышал он Сонин голос. – Иди сюда…

Сердце у него забилось быстрее; он прошел через темную комнату, не различая очертаний предметов, и остановился у кровати.

– Ты… сейчас ляжешь, да?

Ее голос едва слышен был в темноте.

– Да, – выговорил он, хотя только что собирался выпить на кухне еще водки, чтобы уснуть.

Сона лежала не у стенки, как обычно, а у самого края кровати. Юра присел на одеяло, нашел ее руку в темноте и приложил ладонью к своей щеке. Она тоже села на постели рядом с ним, шевельнула рукой, как будто хотела отвести ее, но только повернула ладонь тыльной стороной и, едва касаясь, погладила его по щеке.

– Я ладонью не чувствую ничего, – прошептала Сона. – Юра, Юра!.. Какой ты хороший человек, как бы я хотела все для тебя… И не могу тебе дать, чего ты ждешь, даже тебе не могу. Ничего не осталось, пойми – камень, лед…

Он хотел что-то сказать – возразить, успокоить ее. Но она вдруг обняла его за шею, стала быстро гладить по голове – так же, как только что по щеке, прикасаясь тыльными сторонами ладоней.

– Я никогда не была с мужчиной. – Ее голос звучал не взволнованно и не горячо, но как? – Пусть хотя бы это будет для тебя, хотя бы это, я больше ничего не могу…

Юра почувствовал, как быстрый жар охватывает его. Что бы там ни было, что бы она ни говорила, но ведь он все время думал о ней, она занимала его всего: его время, душу, и вот наконец – его тело…

– Ты только не бойся меня. – Он поцеловал знакомый тоненький шрам на виске, губами коснулся кончика ее брови. – Я все для тебя сделаю, Сона, милая, все…

Никогда он не испытывал такого с женщиной и даже представить не мог, что такое возможно! Вся она была холодна, как мраморная, как Царевна Лебедь на врубелевской картине. Но холод ее неподвижного тела будоражил его больше, чем самые страстные объятия.

Только она была ему желанна, а почему – Юра не понимал и понимать не хотел…

Кажется, ей было даже не больно. Он старался не причинить ей боли, сдерживал себя как мог, вообще о себе не думал – только о ней, лежащей в его объятиях как редкостный цветок, с которым не знаешь, что делать. Ему самому больно было от этой первой близости с нею – не физически больно, но всему… Он просто не знал, как назвать в себе то, что было охвачено болью!

Наверное, это длилось долго: он горел ровным, не усиливающимся пламенем, возбуждение не увеличивалось и не спадало, и он ничего не мог поделать с собою.

Юра чувствовал, что мучает Сону своим бессильным упорством, на которое она не отвечает, на которое и нельзя ничем ответить. Но ему все казалось: вот сейчас, сейчас это кончится, все взорвется у него внутри освобождающим, счастливым огнем! И он снова приподнимался над нею, опускался, пытаясь завести себя, – и не мог…

Наконец он прекратил эти бесплодные попытки, остановился, опираясь на дрожащие локти, весь дрожа, лбом ткнулся в подушку рядом с ее головой.

– Прости меня, – глухо произнес он. – Не надо мне было…

Он отпустил ее плечи, которые только что вдавливал в подушку, перевернулся на спину, лег рядом. Сона по-прежнему была неподвижна, ей словно все равно было, делают ли с нею что-то, оставили ли в покое.

Юра хотел сказать: прости меня, завтра я уйду, а ты живи как хочешь, сколько хочешь, я ничего не могу… Но она вдруг повернула к нему голову и сказала:

– Мне было почти хорошо, Юра. Я не ожидала…

Он вздрогнул от ее слов – или оттого, что нотки удивления и ласки прозвучали в ее голосе? Она снова давала ему надежду, и снова неожиданно, именно тогда, когда он уже решил, что ничего не может быть!

– Поспи, – сказала Сона и, ласково коснувшись губами, поцеловала его плечо. – Завтра опять пойдем гулять, да?

Назавтра все было как обычно: пустой утренний взгляд, молчание, опущенные плечи… Но Юра уже не мог забыть этой ночи, этого мученья и неожиданной надежды – он не хотел этого забывать!

К концу месяца, к концу его отпуска мало что изменилось в ней; да и в нем, пожалуй, тоже.

Правда, ночами он больше не чувствовал того бессильного отчаяния, которое охватило его во время их первой близости. Все было почти нормально, если не считать Сониной неподвижности, холодности, с которой Юра ничего поделать не мог. Но его по-прежнему необъяснимо возбуждала ее холодность, ее недоступность даже в те минуты, когда она полностью ему принадлежала, когда он вздрагивал на ней, в ней, и шептал что-то страстное, самозабвенное…

Глава 14

Однажды Юра вернулся с работы за полночь, хотя дежурства у него не было. В общем-то в этом не было ничего удивительного: иногда без всякого дежурства приходилось задерживаться, не уйдешь же от операционного стола. И ночные вызовы на работу случались. Юра даже гордился потихоньку, что и его уже вызывают ночью…

Он тихо открыл входную дверь. В квартире было темно, и он был уверен, что Сона спит. По тому, как в коридоре потянуло сквозняком, Юра понял, что открыто окно на кухне.

Не раздеваясь, не открывая кухонной двери, он заглянул туда сквозь прозрачное дверное стекло.

Окно было открыто, Сона смотрела вниз, перегнувшись через подоконник. Ему вдруг стало страшно: таким тревожным напряжением веяло ото всей ее темной фигуры…

Юра быстро распахнул кухонную дверь, и только тогда Сона услышала, что он уже дома.

– Ты не спишь? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Окна темные, я подумал…

– Как уснешь? – спросила Сона, и Юра с удивлением расслышал в ее голосе слезы. – Тебя нет и нет, как усну?

Тут только он сообразил, что не позвонил ей, не предупредил, что придет поздно, как предупреждал раньше. Но она всегда так равнодушно отвечала на его звонки, всегда только повторяла «да, да», когда он объяснял, почему задерживается… Отчего же вдруг?