– Блажен, кто верует, тепло ему на свете, – пожала плечами Женя. – Ладно, мамуля! Ты как себя чувствуешь, скажи лучше? – поинтересовалась она. – И какой срок?

– Все-то ты у меня знаешь, – улыбнулась мама. – И откуда только?

– Из Мопассана! – засмеялась Женя.

А правда – откуда? Как-то само собою все узналось…

– Три месяца, – сказала мама. – В сентябре родится. А вообще, Женечка, ведь это счастье – родить ребенка от любимого человека! Это так естественно, так просто… Вот ты вырастешь, сама поймешь.

Шестого сентября у мамы родился мальчик, а седьмого – умер.

– Извините, что я так говорю, – сказал Жене врач, к которому она со скандалом прорвалась через роддомовскую регистратуру, – но, может быть, это и лучше… Ребенок родился с асфиксией, мы все сделали, чтобы заработали легкие, и нам это удалось. Но не сразу, понимаете?

– Не понимаю, – сказала Женя, глядя в его бликующие очки. – Что значит – не сразу?

– Значит, довольно длительное время мозг не получал кислорода. И последствия могли быть самые плачевные. Едва ли ребенок полноценно развивался бы в умственном отношении, понимаете?

– Когда ее выпишут? – помолчав, спросила Женя.

– На седьмые сутки, – пожал плечами врач. – Для нее все прошло хорошо, гораздо лучше, чем могло быть в таком возрасте. Все вообще шло прекрасно, а оказалось – асфиксия…

Женя нисколько не удивилась, что врач разговаривает с ней не как с шестнадцатилетней девочкой, а как со взрослым человеком. Она и сама не считала себя ребенком. Да она и вообще не помнила того возраста, в котором считала себя не взрослой.

Мама вышла из больницы совершенно неузнаваемая. Дело было даже не в том, что она похудела, что от этого сразу появились морщины и ввалились глаза. Дело было в выражении глаз – в смешении пустоты и боли, которого нельзя было видеть без слез…

Женя запустила школу, несмотря на выпускной класс, забросила кавалеров и старалась почти не выходить из дому. Бабушка умерла давным-давно, няня Катя – год назад. Невозможно было представить, как мама будет сидеть одна в пустой квартире…

Правда, Виталий Андреевич появлялся не реже, чем обычно: звонил с работы, забегал вечерком, приходил по субботам. Но толку от него было мало – главным образом потому, что он держался так, как если бы ничего не произошло. Шутил, чмокал в щечку милую Иришу, приносил дефицитную семгу из министерского буфета… Когда в одну прекрасную субботу папочка не появился и не позвонил, Женя этого даже не заметила.

Не заметила и того, что он всего один раз позвонил на неделе, что не зашел и в следующую субботу, а потом, начиная с понедельника, не объявился вообще ни разу… Через месяц Женя наконец сообразила, что в отношениях с Виталием Андреевичем произошли какие-то перемены, которые маме наверняка не так безразличны, как ей.

– Что, папуля опять в командировке? – небрежным тоном поинтересовалась она однажды воскресным вечером. – Культуру двигает в Уругвай?

Мама улыбнулась так жалко, что у Жени сердце сжалось.

– Не знаю… – сказала она. – Может быть. А ты разве не заметила, Женечка? Ведь мы с ним расстались…

Женя помолчала, не решаясь отреагировать на это известие так, как ей хотелось бы.

– То есть он с тобой расстался? – все-таки высказалась она. – Ведь так это надо понимать?

– Пусть так… Но это должно было произойти – после того, что случилось…

– А что для него такого случилось? – наконец не выдержала Женя. – Что для него-то случилось, мама?! Ты что, думаешь, он мечтал иметь с тобой второго ребенка? Да он рад небось, что…

Она осеклась, поняв, что сказала лишнее.

– Маленькая ты еще у меня все-таки, Женечка… – От этой маминой улыбки можно было сойти с ума! – Легкость исчезла из наших с Витей отношений, понимаешь?

– Ах, ле-егкость! – сузив глаза от злости, протянула Женя. – Ну, тогда конечно, тогда все понятно – такая великая причина!

– Вот ты не хочешь этого понять – а зря! – Женя даже обрадовалась, услышав живые нотки в мамином голосе. – Я же вижу, ты внимательно ко всему приглядываешься, Женечка, на себя примеряешь… Ты должна это знать, тебе жизнь предстоит, ты на глазах хорошеешь, от мужчин у тебя отбою не будет. Легкость… Это очень важно, женщина должна это понимать! Помнишь, в «Живом трупе» Федя Протасов говорит? Я отлично помню, я же сама играла Лизу… – Мама даже привстала, произнося театральный монолог: – «Моя жена идеальная женщина была. Но что тебе сказать? Не было изюминки, – знаешь, в квасе изюминка? – не было игры в нашей жизни. А без игры не забудешься». Вот и Толстой о том же, Женечка! Слишком серьезно стало со мной, мужчине этого не нужно. Да еще годы – ведь мне не двадцать лет…

– Ах, в ква-асе… – все тем же тоном произнесла Женя. – И годы у тебя теперь не те? И даже сам Толстой?.. Все, мама! Больше я о Виталии Андреевиче слышать не хочу, понятно? Про изюминки его, про игры, про стальную его твердость – не же-ла-ю!

– Женечка! – испугалась мама. – Но я же совсем не для того! Для тебя ничего не должно измениться, и он сам подтвердил, когда мы…

– Я непонятно выразилась, мама? – Женя уже не боялась обидеть ее или ранить. – Навсегда ты с ним рассталась, сойдешься ли еще – я о нем больше слышать не желаю!

Дождавшись, когда мама ляжет, Женя спустилась на улицу, зашла на углу Большой и Малой Бронных в кафе-стекляшку, перед которым стояли на газоне бронзовые аисты, залпом выпила сто граммов коньяка из мокрого стакана.

«Легкость! – думала она, медленно идя к дому по засыпанной осенними листьями Большой Бронной. – Игра, изюминка! Ни-ког-да, ни-ког-да, ни-за-что…»

Слезы катились по ее щекам, ручейком собирались на подбородке, капали на лацканы изящного английского пиджачка – горькие, отчаянные слезы!

Это был первый и последний раз в ее жизни, когда Женя плакала из-за мужчины.

Глава 2

Студенческие годы, о которых принято вспоминать как о лучшем времени в жизни, прошли для Жени спокойно, ровно и довольно однообразно.

Школу она закончила с пятерочным аттестатом и, по некотором размышлении, решила поступить в иняз. Ирина Дмитриевна даже удивилась немного.

– Я думала, ты в ГИТИС захочешь или во ВГИК, – сказала она. – Все-таки с детства в этом варишься… И у тебя явные актерские способности, Женя, я-то вижу. Не говоря уже о внешних данных!

Во внешних данных не было сомнений не только у мамы, но и у самой Жени. Да и то, что число поклонников все прибывало, тоже очевидно свидетельствовало о ее неотразимости.

К семнадцати годам и следа не осталось от ее былой подростковой угловатости. Женя превратилась в настоящую красавицу: стройную, довольно высокую – впрочем, не настолько высокую, чтобы смешно смотреться рядом с мужчиной среднего роста, – с лицом аристократически утонченным и потому немного надменным. К тому же она прекрасно умела держаться, никогда не делала нелепых жестов, и походка у нее, при полном отсутствии развязности, была такая, что любому мужчине трудно было не проводить ее взглядом и вздохом.