«У Марфы тоже такой столик в комнате стоял. С часами», – вспомнил Георгий.
– Не волнуйтесь, это не должно занять много места, – проследив его взгляд, сказала Элиза Карловна. – Все, что стоит на консоли, я думаю, уместится в один ящик. Если можно, мы завернем эти вещички в бумагу, – просительно добавила она. – Мне было бы жаль, если бы по дороге они разбились.
После пяти минут общения с Элизой Карловной Георгий готов был завернуть ее вещи не то что в бумагу, а в шелк и бархат.
– Жалко только. – Он наконец взглянул в ее глаза. – Жалко же все это… трогать.
Он хотел сказать «разрушать», но не смог произнести это слово.
– Егорушка… – Она снова улыбнулась. – Видите ли, моя жизнь сложилась так, что я очень рано поняла смысл библейской фразы о том, что не надо собирать сокровищ на земле. Я и не собирала, даже в молодости, когда интерес ко всему этому был бы естественным. А тем более теперь. Люди моего возраста должны беспокоиться только об одном: о не слишком затруднительной смерти. Извините, я вас испугала! – спохватилась она. – Боже мой, как нетактично с моей стороны говорить о таких вещах с юношей!
– Да ничего, Элиза Карловна. – Георгий улыбнулся – так трогательно выглядела ее боязнь его встревожить. – Я не пугливый. А во что мы вещи будем складывать? – Он огляделся.
– Знаете, у меня ничего нет, – растерянно сказала она. – Я думала, Федя привезет какие-нибудь ящики… Ведь я никогда не предполагала переезжать.
– Найдем ящики, не беспокойтесь, – сказал он. – Тут магазин есть поблизости?
– Да-да, на углу, у пруда. – Она быстро закивала седой, аккуратно подстриженной головой. – И там продаются бананы, значит, наверняка есть картонные коробки. Наташа всегда делала покупки там. У меня ведь были ученики, – объяснила она. – Конечно, немногочисленные, ведь немецкий сейчас не самый популярный язык. Но мне хватало, и, главное, я могла платить соседке, чтобы она поддерживала порядок в комнате, ходила в магазин. Наташа уже переехала, – добавила она.
За нехитрыми заботами по укладке вещей Георгий почувствовал себя как-то полегче. Хоть не надо было смотреть в ее печальные прозрачные глаза… Он сбегал к магазину и притащил гору картонных ящиков, заодно договорившись с двумя алкашами, чтобы часа через три они пришли таскать вещи, и с водителем мебельного фургона, чтобы он отвез старушкин скарб в Текстильщики. – Я буду укладывать всякие мелочи, – сказала Элиза Карловна, когда он вернулся. – Думаю, это мне вполне по силам, и к тому же это можно делать сидя.
– Ладно, – кивнул Георгий. – А я пока книги сложу. Он видел, что настроение у нее, несмотря на рассуждения о земных сокровищах, все-таки невеселое, и не знал, надо ли разговаривать с нею о чем-то или, наоборот, молчать. Элиза Карловна заговорила первой:
– Знаете, как называется такая этажерка? – спросила она. – «Чего изволите»! Смешно, правда?
– Смешно! – горячо подтвердил Георгий, хотя ему было совсем не до смеха. – А почему так, Элиза Карловна?
– Я думаю, из-за множества полочек, на которых можно разместить все что угодно, – объяснила она. – О, раньше было очень много таких смешных и милых названий! Например, у моего папы был сервировочный столик с тремя круглыми, знаете, одна над другой расположенными полками. Так вот он назывался «немой официант» – правда, забавно? Ведь во все времена самое веселье начиналось у мужчин, как только дамы покидали столовую. Тогда мужчины удаляли и слуг, чтобы совсем уж себя не стеснять, и вносили этот столик, на котором стояли сыры, десерт и напитки. Я очень любила папу, – неожиданно сказала она. – Моя мама умерла рано, и он воспитывал меня один. Я даже фамилию не поменяла, выйдя замуж за Ивана Андреевича Солодовникова, хотя немецкая фамилия всегда доставляла много неудобств.
– Ваш папа, наверно, давно умер? – ляпнул Георгий.
Он тут же понял глупость своего вопроса. Как будто отец такой старушки мог умереть недавно! Но Элиза Карловна этой глупости не заметила.
– Да, во время войны, – кивнула она. – Его арестовали и расстреляли как немца. Тогда, знаете, не церемонились, никто даже не поинтересовался тем, что наши предки живут в России с восемнадцатого века. Я удивляюсь, что не тронули меня. Ведь мой Иван Андреевич не занимал крупной должности. Он работал инженером и был призван в армию как капитан запаса, это не такой уж высокий чин. А когда он погиб, обо мне, вероятно, просто забыли.
– У меня тоже только мама, – сказал Георгий, подумав о старушкиной дочери. – Отец погиб, когда мне четыре года было.
– Погиб? – спросила Элиза Карловна. Она отставила фарфоровую фигурку балерины, которую только что взяла с этажерки, и заглянула Георгию в глаза. Ее прозрачная тонкая рука замерла в воздухе. – Это какая-то трагическая история, Егорушка?
– Он рыбак был, – объяснил тот. – Вышел в море на сейнере, а тут шторм, и он погиб. Я, знаете, в детстве гордился даже. Как сказочным богатырем.
– Представляю, как вы дороги вашей маме, – покачала головой Элиза Карловна. – И как, наверное, ей тревожно за вас… Вы, мне кажется, очень порывистый, – улыбнулась она.
– Да обыкновенный я, – смутился Георгий.
– Нет-нет, уж точно не обыкновенный! – с неожиданной горячностью произнесла старушка. – В вас есть какое-то глубокое обаяние. Поверьте мне, женщины сразу это чувствуют, даже такие древние старухи, как я. Вы давно в Москве?
– С сентября, – еще больше смутившись, сказал Георгий. – Я во ВГИКе учусь, на первом курсе. А что, так заметно, что приезжий?
– Конечно, заметно, – улыбнулась Элиза Карловна. – Но это не должно вас расстраивать. По гамбургскому счету, это не имеет ровно никакого значения.
Георгий не знал, что такое гамбургский счет, но спросить постеснялся.
– Я из Таганрога, – сказал он.
– О, как Чехов! – почему-то обрадовалась старушка. – Вы любите Чехова, Егорушка?
– Наверное, да, – пожал он плечами. – Но вообще-то я других писателей больше люблю.
– Вероятно, кого-то из европейских авторов, – улыбнулась она. – Или эффектных американцев – Хемингуэя, Сэлинджера. Что ж, в вашем возрасте это так же естественно, как любить Достоевского с его заманчивыми душевными безднами. А Чехов суров и прост как жизнь, такие вещи становятся понятны позже. У вас все еще впереди, Егорушка, – сказала она. – И вы живете в такое прекрасное время, как я вам завидую!
Ничего себе! Чего угодно ожидал он от этой необычной старушки, но только не того, что она назовет нынешнее время прекрасным. Да еще вот сейчас, навсегда покидая свой дом, в котором будет теперь жить какой-то разбогатевший чужак…
– В прекрасное? – удивленно переспросил он.
– Конечно, – кивнула Элиза Карловна. – Разумеется, есть определенные… неточности, но они были и будут всегда. Зато время вашей молодости отмечено свободой, – твердо сказала она. – А это дорогого стоит, поверьте, особенно в России. Не дай вам бог, Егорушка, чтобы какая-то безжалостная и чуждая сила вмешивалась в вашу жизнь… И ломала ее без жалости. Но я вас совсем заговорила, – спохватилась она. – Моя болтовня вас отвлекает, извините!