– Все цветы знаешь, что ли? – повторила девушка.
– Конечно. – Георгий выплюнул травинку, сел, и ее глаза сразу оказались прямо перед его глазами. – Я вообще все на свете знаю. Может, я колдун!
– Ага, Кощей Бессмертный, – кивнула она. – Ну так как? Во-он те, белые, с кисточками?
– Те? Чингисханчики, – не задумываясь, ответил он.
– Чингисханчики? – удивленно переспросила девушка. – Никогда про такие не слышала… А вот эти, сиреневые?
– Мышиные кармашки.
И тут она наконец засмеялась, и Георгий сначала улыбнулся ей в ответ, а потом засмеялся тоже. Ему понравилось, как она смеется: смотрит исподлобья, потом загорается в блестящих глазах улыбка – и постепенно расцветает…
– Врешь, – сказала девушка. – Ну и ладно! Меня Полиной зовут.
– Георгий, – представился он. – Ты на этюдах тут?
– Ага, – кивнула она. – Нас здесь целая компания из Строгановки. Приходи, мы на дачах живем, возле Махры. – В Махру, большую деревню в трех километрах от Недолова, Георгий ходил в магазин и в библиотеку. – Знаешь, где сосновый холм напротив монастыря? – уточнила Полина. – Там пансионат раньше был, а теперь заброшено все. Ну, мы и поселились. А ты чего такой взволнованный? – вдруг спросила она.
«Ничего себе! – удивился Георгий. – Неужели так заметно?»
– Да камеру первый раз в руках держал, – неожиданно для себя сказал он и тут же подумал, что это, пожалуй, будет ей непонятно – какую камеру?
Но Полина ничуть не удивилась.
– Так ты из киношников? – спросила она. – Которые «Дом с мезонином» снимают? А я думала, там только итальянцы. И что, понравилась камера?
– Очень, – кивнул Георгий. Разговаривать с этой девушкой было легко, как дышать, а почему – непонятно. – Я и раньше снимал, конечно, но совсем простенькой или на видео. А эта… Она, понимаешь, такая большая, что просто как живая.
Полина села на траву. Она смотрела на него внимательно и снова чуть исподлобья, но в этом ее взгляде Георгий уже видел все, что так быстро менялось в ней, – и серьезность, и удивление, и улыбку, и веселье.
– Как живая, – повторил он. – И все через нее живое. Как вот у тебя на картине.
Он думал, что теперь она заговорит о своей картине, как заговорила бы любая подобная ей девушка – он много их знал по вгиковскому художественному факультету. Но Полина сказала совсем другое:
– А что ты через нее увидел? Ну расскажи, расскажи!
И Георгий не понял, чего больше в этом вопросе: желания узнать, что он увидел в «живую» камеру, или просто желания его слушать.
– Если б я это мог – рассказать, – улыбнулся он. – Я бы тогда, наверно, писателем был.
– А нам и так неплохо, – заявила Полина. – У меня, знаешь, сестра учительница, она книжки все, по-моему, наизусть знает. Так вот она мне говорила, когда я еще только в художественную школу пошла, что художником лучше всего быть, потому что в жизни есть что-то, ускользающее от определения, но понятное взору.
– Как-как? – поразился Георгий. – Как твоя сестра сказала?
– Это не она вообще-то сказала, – засмеялась Полина. – Это Чехов твой сказал, она прочитала только.
– Почему мой?
– Ну, ты же фильм про Мисюсь снимаешь.
Она пожала плечами, пестрая веревочка на вороте ее блузки развязалась, и стали видны тонкие загорелые ключицы.
– Да я же не снимаю, – улыбнулся Георгий. – Кто бы мне дал фильм снимать, да еще итальянский?
Ему показалось, она хочет что-то сказать – что-то такое же простое, легкое и неожиданное, как говорила до сих пор, – но тут с вершины склона донеслось:
– Поли-инка-а!.. Ты где-е?..
– Мы же сегодня в Александров едем, фрески смотреть! – воскликнула она. – В семь автобус, а я и забыла! Бли-ин, сейчас опять заведут бодягу – в смысле, что я всех задерживаю. – Говоря это, она торопливо складывала этюдник и табуретку. – Ничего не поделаешь, коллектив, не хрен собачий.
– Давай помогу, – предложил Георгий.
– Еще не хватало!
То ли от спешки, то ли еще от чего-то она вдруг снова стала такая же резкая и настороженная, как была в самом начале. Как будто не было этих нескольких минут, когда все было совсем иначе. Хотя как – иначе?..
Полина перекинула ремень от этюдника через плечо, взяла под мышку табуреточку, подхватила холст и стала подниматься вверх по склону. Потом остановилась, оглянулась и неожиданно улыбнулась своей необыкновенной, исподлобья начинающейся улыбкой.
– Ты приходи, ладно? – крикнула она. – Мы завтра вернемся, приходи!
Она сдернула с головы бандану и помахала Георгию. Он успел увидеть, что растрепанные волосы у нее – рыжие, и ему снова стало весело.
Мелькнула пестрая юбка, качнулись высокие, еще не засеребрившиеся стебли иван-чая, и Полина исчезла за краем склона – там, где вилась по лугу светлая, неизвестно куда ведущая дорога.
Проводив ее взглядом, Георгий опять лег на траву, прикрыл глаза – и все, что происходило всего лишь час назад, снова предстало перед ним, но теперь так ясно, отчетливо, как будто он переживал каждую минуту заново, только гораздо сильнее и ярче, чем это было наяву.
«Как у Полины на картине», – на секунду мелькнуло в голове.
И он стал думать о том, каким неожиданным оказался для него сегодняшний съемочный день.
За полтора месяца Георгий привык к итальянской киногруппе и научился видеть в том хаосе, который со стороны являли собою съемки, особенный порядок и строй. И все это – и хаос, и строй – связывалось для него с оператором Марио Монтале. Даже знаменитый режиссер Корта не привлекал его внимания так сильно, как этот маленький смешной человечек.
– Ишь как ты, Гора, на него запал, – посмеивался Речников. – Другие так на иглу подсаживаются, как ты на итальянца на этого!
– Да не пойму просто, – словно оправдывался Георгий, – как это он видит все… То есть видеть-то мы все видим, а вот как он картинку делает, этого не пойму. Мне вчера Дино на монтажном столе дал посмотреть. Заколдованная какая-то картинка! Люди сидят, разговаривают, а между ними как будто нити какие-то натянуты. И слов не слышно, а все равно чувствуется, кто к кому как относится: кто любит, кто не любит… Как это у него получается, можешь ты объяснить? И ведь камера не двигается почти, практически без ракурсов он снимает! Я, Валер, в мистику не верю, но что-то он знает такое, чего никто не знает. Вокруг него как будто круг какой-то очерчен, ты заметил? И он в него всех вкруживает.
– Нимб, ясное дело! – смеялся Валера. – Да брось ты, Гора, – знает, вкруживает… Проще все, понял? Ничего он такого особенного не знает, кроме того, что и каждый башковитый мужик может узнать. А картинку он делает так, как может, и больше ничего. Ну, просто по-другому не умеет, а почему – и сам небось не объяснит. Талант – это ж как инстинкт, дело нутряное.