Лила тянется к телефону.
— Тебя там не будет. Я пойду одна.
Уже было открываю рот, но она бросает мне предостерегающий взгляд: хорошенько подумай, прежде чем сказать.
— Послушай: я только хочу тебя проводить, поедем на поезде, доберешься до места — тут же исчезну. Как только ты окажешься в безопасности.
— Я вполне могу о себе позаботиться. — Вот-вот зарычит.
— Знаю-знаю. — Отдаю ей телефон.
— Вот и славно.
Она раскрывает мобильник и стучит по кнопкам, а я хмурюсь. Отсрочка — это замечательно, но рано или поздно Захарову придется что-то рассказать. Он в опасности. Нам нужен план.
— Ты же не думаешь, что отец будет винить в случившемся тебя? Дикость какая-то.
— Он будет меня жалеть. В трубке слышны гудки.
— Он увидит, какая ты храбрая.
— Возможно, но решит, что я не могу за себя постоять.
В трубке раздается женский голос, и Лила прикладывает телефон к уху.
— Позовите, пожалуйста, Ивана Захарова.
Воцаряется молчание.
— Нет, я не шучу. Он захочет со мной поговорить. — Губы у нее сжимаются в тонкую линию, она пинает скамейку.
— Немедленно позовите Захарова!
Удивленно поднимаю брови.
— Сейчас позовут, — шепчет Лила, прикрыв трубку рукой, потом закрывает глаза. — Привет, пап.
— Нет, я не могу доказать, что это я, — говорит она через несколько секунд. — Как я могу это доказать?
Я слышу приглушенный голос в трубке, Захаров почти кричит.
— Не знаю. Не помню. Не надо. Я не вру. Я правда Лилиан. — Она кусает губы и бросает мне телефон.
— Поговори с ним.
— Но что сказать?
Ладони вспотели от напряжения. Неужели придется беседовать с самим Захаровым? Лила хватает рекламную брошюру со скамейки и сует мне.
— Скажи, пусть ждет нас там. — Я смотрю недоуменно, и Лила раздраженно шипит: — У него комната в «Тадж-Махале».
Беру трубку.
— Э-э… Здравствуйте, сэр.
Он все еще кричит. Только через минуту до старика доходит, что это уже не Лила.
— Где она? Где вы сейчас? Говори. — Голос повелительный, таким обычно отдают приказы.
— Она хочет встретиться в Атлантик-Сити. Говорит, у вас комната в «Тадж-Махале».
Молчание. Повесил трубку? Нет, медленно и раздельно спрашивает:
— Какую мне готовят ловушку?
— Она просто хочет встретиться. Один на один. Будьте там в девять, и никому ни слова.
Сейчас опять начнет кричать, так что лучше просто разъединиться.
— А мы успеем к девяти?
— Да, — Лила просматривает расписание, — времени навалом. Молодец.
Осторожно скармливаю автомату двадцатку, вбиваю нужную станцию. Из машины сыпется сдача, серебряные доллары звенят, словно маленькие колокольчики.
Из Джерси напрямую в Атлантик-Сити не попасть: нужно сначала доехать до Филадельфии, выйти на Тридцатой улице и пересесть. Устраиваемся в вагоне, Лила жадно уплетает шоколадки, одну за другой, а потом странным жестом вытирает рот кулаком, снизу-вверх. На человека совсем не похоже.
Мне неловко. Отворачиваюсь к грязному окну. Стекло все в трещинах. Мимо проносятся бесконечные дома, в каждом таятся свои секреты.
— Расскажи, что случилось той ночью. Когда я тебя превратил.
— Ладно. Ты должен понять, почему об этом не следует знать отцу. Я единственный ребенок, притом девочка. У нас традиционная семья: женщины могут превосходно колдовать, но редко выбиваются в вожаки. Сечешь?
Киваю.
— Если отец обо всем узнает, то отомстит Антону и твоим братьям, возможно даже тебе, а я стану беззащитной малышкой, которую надо опекать. Так мне никогда не возглавить семью. Я сама отомщу, сама спасу папу, и он увидит, что я достойная наследница.
Кладет ногу на ногу, задевая меня коленом. Ботинки страшно велики, один шнурок развязался.
Да уж, глава семьи Захаровых.
Снова киваю. Вспоминаю, как Баррон бил меня ногами, как Филип стоял и смотрел. Внутри все вскипает от ярости.
— Одна ты не справишься. Тебе нужен я.
— А ты что — против? — щурится Лила.
— Помогу, если не тронешь братьев. — Да, я ненавижу их, но это семья.
— Я заслужила месть. — Она изо всех сил стискивает зубы.
— Ты хочешь поступить со своей семьей по-своему — ладно, но дай и мне поступить по-своему с моей.
— Ты даже не знаешь, что они с тобой сделали.
— Хорошо, расскажи. — Сглатываю, внутри все обмирает от ужаса.
— Хочешь знать, что случилось той ночью? — Лила облизывает губы. — Они спорили. Антон велел Баррону от меня избавиться. Ты должен был превратить меня в… не знаю во что. Стекляшку, которую можно разбить, что-нибудь мертвое. Именно об этом они и говорили, пока ты прижимал меня к ковру. Филип сказал, что если ты меня не убьешь, им придется действовать самим, тогда мне будет больно, будет много крови. Баррон все повторял: «Вспомни, что она с тобой сделала», а я кричала, что ничего не делала.
На мгновение она опускает глаза.
Микровыражения. У всех они есть.
— А почему Антон хотел тебя убить?
— Он собирается встать во главе семьи. Боялся, что папа не выберет его наследником, пока я жива, и всегда мечтал от меня избавиться, так, чтобы подозрение не пало на него. Ждал удобного случая. Баррон иногда просил меня о помощи, и я работала кое над кем: заставляла людей ходить во сне. Прикасалась к ним, и ночью они выходили из дома. Правда, некоторые просыпались на полпути, но не все. Я не знала, зачем это Баррону. Они якобы были должны отцу деньги, а он их уговаривал отдать долг по-хорошему, чтобы никто не пострадал. Антон обо всем узнал и велел Баррону меня убить.
— Зачем? Ну заставляла ты их ходить во сне, и что? — Откидываюсь на спинку, пластиковое сиденье противно скрипит.
— А то, что твои братцы убирали людей.
— То есть убивали? — срываюсь на крик.
Чему, интересно, тут удивляться? Преступники занимаются черными делами, мне было прекрасно известно, что братья — преступники. Но я думал, Филип — мелкая сошка, ноги кому-нибудь ломает, и все.
Лила бросает на меня сердитый взгляд. Слава богу, никто, кажется, не обратил внимания на крик. Она понижает голос, почти шепчет, как будто пытаясь сгладить мою оплошность:
— Они сами никого не убивали. За них это делал младший братишка — превращал людей в разные вещи, которые можно легко спрятать.
— Что?