Вот как это случилось. Клянусь, что не имею ни малейшего намерения вредить кому бы то ни было. Но, стоя снаружи, я действительно все слышал: все их взаимные обвинения, все попытки мистера Уайта успокоить Кэтрин, истерический плач миссис Уайт и неуверенные протесты Эмили; видел, как Фезер пробует вмешаться. А может, мне просто показалось, что я был свидетелем? Теперь голос миссис Уайт в моих воспоминаниях очень похож на голос моей матери, да и остальные голоса звучат как-то странно — резонируют, словно доносятся из цистерны с водой для перевозки живой рыбы, и гулкие пузырьки звука лопаются в воде, за замазанным белой краской стеклом, превращаясь в бессмысленные, неслышные слоги.
Щелк-щелк. Это моя камера. Телевик пристроен на подоконник, выдержка самая короткая. Мне известно, что при этих условиях фотографии будут нечеткими, зернистыми, цвета расплывутся подобно свечению вокруг косяка тропических рыб.
Щелк-щелк.
— Она должна вернуться! Ты не можешь держать ее вдали от меня! Нет, только не сейчас! — восклицала миссис Уайт.
Она нервно металась по комнате, держа в руке сигарету; ее непричесанные волосы, точно грязный флаг, свисали вдоль спины. А бинты на изуродованных запястьях выглядели какими-то призрачными и неестественно белыми.
Щелк-щелк. У этого звука вкус Рождества с его сочным голубым запахом кипарисовика и анестезирующим холодом падающего снега. «Погода как раз для Снежной королевы», — подумал я и вспомнил миссис Электрик, а также вонь гнилой капусты в тот день на рынке и стук ее каблучков по дорожке — цок-цок-цок, в точности как у моей матери.
— Кэти, прошу тебя, — сказал мистер Уайт. — В первую очередь я должен думать об Эмили. Все это для нее крайне вредно. И потом, тебе нужно было отдохнуть, и я…
— Да как ты, черт возьми, смеешь так со мной разговаривать! Я тебе не малышка Эмили! — кричала Кэтрин все громче. — Знаю, что у тебя на уме! Ты решил сбежать отсюда подальше. От меня сбежать. Воспользоваться скандалом и свалить всю вину на меня. А когда тебе это удастся, тут-то ты и развернешься, да и остальные тоже…
— Никто не пытается ни в чем тебя обвинять.
Патрик хотел дотронуться до жены, но та дернулась и резко отстранилась. И я под подоконником тоже дернулся, а Эмили, зажав ручонкой рот, стояла беспомощно в сторонке и тщетно размахивала красным флагом своего отчаянного горя, который, увы, был виден лишь мне одному.
Щелк-щелк. Я отчетливо ощущал, как ее пальчики касаются моих губ. Они трепетали, словно крылышки мотыльков. Осознав интимность этого жеста, я вздрогнул от переполнявшей меня нежности.
Эмили. Э-ми-ли. И меня тут же окутал аромат роз. И пятнышки света, просачиваясь сквозь шторы, рассыпались на снегу звездами.
Э-ми-ли. A million lei. [51]
Щелк-щелк. Теперь я почти физически чувствовал, как моя душа покидает тело. Миллион крошечных световых точек, устремившихся в небытие…
К сцене в гостиной присоединилась Фезер; ее резкий голос был отчетливо слышен сквозь оконное стекло. И я снова почему-то вспомнил мать и тот запах, который всегда сопровождал ее. Запах сигаретного дыма, приторный аромат духов «L'Heure Bleue» и тошнотворная вонь витаминного напитка.
Щелк-щелк. Вот и Фезер уже попалась в ловушку моей камеры.
Я представил себе, что она, точно оса, угодила в бутылку со сладкой приманкой и тонет в ней.
— Никто не просил тебя приезжать сюда, — заявила она Патрику Уайту. — Неужели ты не догадываешься, что и так уже достаточно натворил?
На секунду мне показалось, что она обращается ко мне. Я уже ждал такого продолжения: «Ах ты, маленький говнюк! Разве не догадываешься, что ты во всем виноват?» Я подумал, что, возможно, на этот раз так и есть. И возможно, Фезер тоже это понимает.
— Неужели не догадываешься, что уже достаточно унизил Кэти хотя бы тем, что нагулял дочурку в соседнем доме?
Воцарилось молчание, холодное, как снег, выпадающий слой за слоем.
— Что ты такое говоришь? — вымолвил наконец мистер Уайт.
— А то! Да-да, Кэти все знает! — победоносно сообщила Фезер. — И все знают! Неужели ты надеялся скрыть?
— Но я ничего не скрывал, — возразил мистер Уайт, глядя на свою супругу. — Я же сразу все тебе рассказал. О той единственной ошибке, за которую расплачиваюсь вот уже двенадцать лет…
— Ты уверял, что там все кончено! — выкрикнула Кэтрин. — Что это была какая-то учительница, временно преподававшая в вашей школе, что потом она уехала отсюда.
Несколько секунд Патрик молча смотрел на нее, и меня потрясло, каким спокойным было его лицо.
— Да, это ложь, — подтвердил он. — Но все остальное — правда.
Я пришел в страшное волнение и даже чуточку отступил от окна. Мне казалось, что сердце у меня останавливается, а дыхание, напротив, с невероятным шумом вырывается из груди. Я понимал, что мне не следовало там находиться, что теперь, наверное, уже и мать беспокоится, недоумевая, куда я подевался. Однако на меня эта сцена произвела слишком большое впечатление. И уйти я уже не мог. «Нагулял дочурку!» Господи, каким же я был дураком!
— Что значит «все знают»? — спросила миссис Уайт у Фезер. — Все — это сколько? Скольких людей повеселило это известие? Многие ли от души смеялись надо мной, пока эта ирландская сука и ее проклятое отродье…
Я снова придвинулся ближе к окну и даже к стеклу прижался, ощущая у себя на щеке руку Эмили. Рука была очень холодной, но ее сердечко билось, как выброшенная на берег рыбка.
«Мама, пожалуйста, не надо! Папочка, пожалуйста…»
Никто, кроме меня, не мог ее слышать. Никто, кроме меня, не мог разделить с ней чувств. Я вытянул ладонь, растопырив пальцы, точно лучи морской звезды, и приложил к стеклу.
— От кого ты узнала, Кэти? — обратился к жене мистер Уайт.
Та выдохнула облачко сигаретного дыма.
— Тебе действительно интересно, Пат? — У нее уже не просто тряслись руки, ее всю колотило. — Тебе интересно, кто тебя выдал?
Скорчившись под окном, я только головой покачал. Я-то сразу смекнул, от кого она узнала. До меня дошло, почему мистер Уайт дал тогда моей матери денег, я понял, почему он с такой искренней жалостью смотрел на меня, когда я задал вопрос, не он ли мой отец…
— Ты лицемер, — прошипела Кэтрин. — Ты только притворялся, что любишь Эмили. Да ты никогда по-настоящему не хотел, чтобы она родилась. И никогда по-настоящему не понимал, какая она особенная, какая одаренная девочка…
— О нет, это я прекрасно понимал, — перебил мистер Уайт; теперь голос его звучал как обычно, то есть совершенно спокойно. — Но из-за того, что случилось двенадцать лет назад, я слишком много тебе позволил. Позволил прибрать нашу дочь к рукам, а ты превратила ее в какого-то фрика. Впрочем, после сегодняшнего представления я намерен раз и навсегда положить этому конец. Больше никаких интервью. Никакого телевидения. Девочке пора жить нормальной жизнью, а тебе пора научиться смотреть правде в глаза. Эмили — просто маленькая слепая девочка, которой очень хотелось угодить своей маме…