Как-то накануне Рождества они случайно столкнулись с миссис Электрик у входа в магазин «Танди», что в крытом рынке. Однако та старательно делала вид, будто не видит их, даже когда мать Голубоглазого с ней поздоровалась.
Возможно, миссис Электрик не хотелось быть замеченной в той части рынка, где всегда так много кричащих людей, под ногами валяются рваные капустные листья, все поверхности покрыты слоем коричневой жирной грязи, а продавцы называют тебя попросту дорогушей. Возможно, это оскорбляло ее аристократическую натуру. Или ей было стыдно признаться, что она знакома с матерью этих мальчиков — та была в старом пальто, на затылке жалкий хвостик волос, а рядом трое неопрятных подростков. Миссис Электрик неприятно было от того, какие тяжеленные сумки с продуктами этой женщине приходится тащить домой на автобусе; ей неприятны были ее натруженные руки с потрескавшейся кожей, словно татуировкой покрытые черными линиями въевшейся грязи.
— Доброе утро, — поздоровалась мать Голубоглазого.
Однако миссис Электрик молча уставилась на нее. При этом она казалась до странности похожей на одну из кукол миссис Уайт — у нее было такое же удивленное, неживое выражение лица. А ее поджатые бледно-розовые губы, надменно приподнятые брови и длинное белое пальто с меховым воротником делали из нее Снежную Королеву, хотя вокруг и снега-то никакого не было.
Сначала Бен решил, что она просто не расслышала, и улыбнулся ей — такая улыбка раньше моментально вызывала целый водопад всевозможных милостей. Но на этот раз миссис Электрик не только не улыбнулась, но и отвернулась, притворившись, будто рассматривает одежду на ближайшей стойке, хотя даже Голубоглазому было ясно: это совсем не та одежда, какую она носит, — какие-то жуткие мешковатые блузки и дешевые блестящие туфли. «А что, если окликнуть ее по имени?» — подумал он.
Но мать, сильно покраснев, схватила его за руку и потащила. Он попытался что-то объяснить, но Найджел сильно стукнул его по локтю, там, где больнее всего. Голубоглазый тут же закрыл лицо рукавом и заревел, как в детстве, а мать отвесила Найджелу подзатыльник. Но Голубоглазый успел увидеть, как миссис Электрик быстро уходит в сторону больших магазинов, где ее с нетерпением поджидает какой-то очень молодой человек, одетый в темно-синюю куртку и джинсы. Он, возможно, даже поцеловал бы ее, если б не присутствие этой уборщицы с тремя детьми, один из которых все еще с укоризной смотрел ей вслед, словно знал нечто такое, чего ему знать не полагалось. И уже один этот взгляд заставлял миссис Электрик почти бежать, громко стуча своими высокими каблуками — этот звук навсегда остался для него пахнущим сигаретами, капустным листом и дешевыми духами по выгодным ценам.
А через неделю миссис Электрик «отпустила» мать Голубоглазого, то есть попросту рассчитала — причем с таким видом, будто с ее стороны это проявление невероятного великодушия. Она заявила, что и так «слишком долго злоупотребляла ее добротой». В результате у матери осталось только две хозяйки, да еще два раза в неделю она мыла коридоры в школе Сент-Освальдс. Этого едва хватало на уплату аренды дома, не говоря о том, чтобы прокормить троих мальчиков.
И тогда мать взялась за другую работу — стала торговать на рынке, откуда возвращалась насквозь промерзшая и совершенно измотанная, зато приносила с собой пластиковый пакет, полный полусгнивших фруктов и всяких других продуктов, которые уже невозможно было продать. Из этого она целую неделю готовила разные блюда или, что было гораздо хуже, закладывала в блендер и создавала то, что гордо именовала витаминным напитком. В этот напиток могли входить самые разнообразные овощи и фрукты: капуста, яблоки, свекла, морковь, помидоры, персики, сельдерей, однако для Голубоглазого он всегда имел один и тот же вкус: гнилых и заплесневелых овощных отбросов. Так, на тюбике с краской можно написать «ореховая», однако дерьмо все равно будет пахнуть дерьмом. С тех пор само слово «рынок» вызывало у него острую тошноту, ры-нок — два рыгающих слога, точно мотор, который не желает заводиться. А все потому, что тогда они случайно столкнулись на рынке с миссис Электрик и ее очередным юношей-очаровашкой.
И когда они в следующий раз встретились с ней — просто на улице, шесть недель спустя, — рот Голубоглазого моментально наполнился знакомым тошнотворным вкусом, висок пронзила острая боль, а окружающие предметы стали приобретать форму призм и усеченных конусов…
— Ах это ты, Глория? — воскликнула миссис Электрик в своей обычной ядовито-сладкой манере. — Как чудесно! Очень рада тебя видеть! Прекрасно выглядишь. Как у Бена успехи в школе?
Мать остро на нее взглянула и сказала:
— У него все просто отлично! Наш частный преподаватель говорит, что он мальчик одаренный…
У миссис Электрик тоже был сын, и всем в Молбри было известно, что как раз одаренным он не является. Он не блистал никакими способностями; пытался поступить в Сент-Освальдс, но ему это так и не удалось, затем та же неудача постигла его при поступлении в Оксфорд, несмотря на занятия с частными преподавателями. Все вздыхали: какое ужасное разочарование для матери! Ведь миссис Электрик питала такие надежды!
— Вот как? — ответила она.
Для Голубоглазого эти слова прозвучали так, словно ему дали попробовать новую зубную пасту с морозным привкусом.
— Да, Бенджамин теперь занимается с частным преподавателем. Будет поступать в Сент-Освальдс.
Голубоглазый скорчил гримасу и тут же прикрыл лицо рукой, но мать успела заметить и добавила:
— На казенный кошт, конечно.
Это было уже несколько ближе к истине, хотя пока что поступление Бена в Сент-Освальдс оставалось под большим вопросом. Ведь доктор Пикок предложил заниматься с Беном лишь в качестве платы за участие мальчика в его научных исследованиях.
И все же на миссис Электрик это произвело неизгладимое впечатление, чего, собственно, мать Бена и добивалась.
Впрочем, в тот момент Голубоглазому было не до миссис Электрик. Он изо всех сил боролся с тошнотой, которая накатывала на него волнами, принося с собой запахи рынка и грязно-коричневую вонь витаминного напитка — вонь раздавленных помидоров, у которых на трещинах уже появилась белая плесень, подгнивших яблок («Там, где яблоко коричневое, там самая сладость и есть», — утверждала мать), почерневших бананов и пожухших капустных листьев. И дело было не только в воспоминании о той встрече, и не только в цокоте каблуков миссис Электрик по булыжной мостовой, и не только в ее голосе с аристократически четким произнесением каждого слова…
«Это не моя вина, — уговаривал он себя. — Я совсем не плохой. Правда, правда».
Но от этого тошнотворный запах никуда не исчезал, как не исчезали и те краски, и та боль в виске. Наоборот, ему становилось все хуже; так бывает, когда, случайно увидев на проезжей части чье-то сбитое и расплющенное тело, испытываешь непреодолимое желание вернуться и рассмотреть как следует…
«Синий — это цвет убийства», — подумал вдруг Голубоглазый, и тошнотворное, паническое ощущение немного отступило. Тогда он представил себе, как миссис Электрик лежит мертвая на столе в морге и к большому пальцу ноги привязана табличка с надписью, точно поздравительная открытка к рождественскому подарку. Стоило ему такое вообразить, как мерзкая вонь ушла, а головная боль, постепенно стихая, превратилась в тупую, но терпимую ломоту, и краски вновь стали ярче, но отчего-то смешались и слились в один-единственный оттенок синего — голубоватый, как цвет кислорода, как цвет зажженной газовой горелки, как цвет кожи ребенка, умершего от асфиксии…