Бедная Эмили. Бедная миссис Уайт. Такие близкие люди и все же так далеки друг от друга. Для Голубоглазого все началось с неудачной попытки выяснить, уж не мистер ли Уайт его настоящий отец, а превратилось в нечто куда более сложное: теперь он как одержимый преследовал всех членов семейства Уайт — и миссис Уайт, и ее мужа, и особенно Эмили, ведь она могла бы быть его маленькой сестренкой, если бы жизнь повернулась иначе.
И в течение всего лета, одиннадцатого лета его жизни, Голубоглазый украдкой следил за ними и тщательно записывал в дневник, когда они пришли домой и когда ушли, как были одеты, чем каждый из них любит заниматься, чего больше всего боится. В общем, все, что касалось их внутренней жизни, он бережно заносил в свою Синюю книгу с матерчатым переплетом.
Он ходил за ними и в парк со скульптурами, где так нравилось играть маленькой Эмили, и на так называемую открытую ферму любоваться поросятами и ягнятами, и в гончарную мастерскую-кафе в центре города, где, заказав чашку чая, можно взять комок глины, самому что-то вылепить, обжечь изделие в печи, раскрасить, унести домой и с гордостью поставить на каминную полку или на письменный стол.
В ту «субботу синей глины» Голубоглазый высмотрел миссис Уайт с дочкой, когда они медленно спускались с холма в Молбри. Четырехлетняя Эмили была в красном пальтишке, которое делало ее похожей на елочный шарик, несколько неуместный летом. Она чуть подпрыгивала на ходу, и ее маленькая темная головка тоже подпрыгивала. Миссис Уайт была в элегантных сапожках и красивом голубом платье с набивным рисунком, длинные светлые волосы свободно падали на спину. Голубоглазый упорно тащился за ними, стараясь держаться поближе к зеленым изгородям, тянущимся вдоль тротуара, и миссис Уайт ни разу его не заметила, даже когда он осмелился совсем приблизиться, следуя за ее голубым платьем с упорством молодой ищейки.
Голубоглазый шпион. Ему нравилась эта фраза, осторожная как шепот, эта жемчужная нитка слогов, таящая в себе слабый запах ружейного выстрела. Он шел за ними до гончарной мастерской-кафе в центре Молбри, где их за столиком на четверых уже поджидала Фезер с чашкой кофе и наполовину выкуренной сигаретой, зажатой в ухоженных пальцах.
Он с удовольствием присоединился бы к ним, но эта Фезер всегда действовала на него угнетающе. С той самой первой встречи на рынке он чувствовал, что она его почему-то недолюбливает — возможно, считает, что он недостаточно хорош для Кэтрин Уайт и Эмили. Так что он сел отдельно, хотя и за соседний столик, старательно делая вид, что заскочил сюда просто так, словно у него есть деньги, которые можно потратить, и какая-то личная цель.
Фезер как обычно посматривала на него с подозрением. На ней было коричневое платье с этническим рисунком, а руки унизаны множеством черепаховых браслетов с какими-то побрякушками, которые постукивали и позванивали, стоило ей шевельнуть пальцами с недокуренной сигаретой.
Голубоглазый старался не встречаться с ней взглядом, делая вид, что смотрит в окно. А когда наконец осмелился все же покоситься в их сторону, Фезер, не обращая на него внимания, довольно громко разговаривала с миссис Уайт, поставив локти на стол и время от времени стряхивая сигаретный пепел в пустую чайную чашку.
Тут к Голубоглазому подошла хорошенькая официантка и спросила:
— Вы что, все вместе?
И он догадался: она думает, что он пришел с миссис Уайт! И ответил «да» прежде, чем успел прикусить язык. Фезер продолжала что-то громко рассказывать, а потому его маленький обман остался незамеченным; через несколько минут официантка и ему принесла пепси и комок глины и ласково предложила позвать ее, если ему понадобится что-нибудь еще.
Он раздумывал, что именно слепить из глины. Может, собачку для материной коллекции? Или вещицу, которую можно поставить на каминную полку? Да что угодно, лишь бы отвлечь мать от мыслей об Особняке, о научной работе доктора Пикока и о различных аспектах синестезии.
Голубоглазый продолжал наблюдать за своими соседями, низко склонившись над пепси и неодобрительно поглядывая на Эмили, распластавшей по комку синей глины пухлые ручонки, напоминающие лучи морской звезды. Фезер подбадривала ее и все повторяла: «Слепи что-нибудь, дорогая. Придай глине конкретную форму. Любую». Миссис Уайт внимательно следила за дочерью и от напряжения даже немного подалась вперед; на лице у нее были написаны надежда и ожидание; ее длинные волосы опустились совсем низко, и Голубоглазому казалось, что они вот-вот прилипнут к этой глине.
— Что это будет? Чье-то лицо?
Эмили издала странный звук, который мог бы сойти за неохотное согласие.
— Ага, значит, это глаза, а это нос, — с явным воодушевлением подхватила Фезер, хотя Голубоглазый не видел ничего такого, что бы вызывало восхищение.
Руки Эмили двигались по глине, делая в комке углубления, ощупывая его кончиками пальцев, царапая ногтями, чтобы создать видимость волос. Теперь и он мог бы подтвердить, что это действительно чья-то голова, хотя и вылепленная весьма примитивно, неправильной формы, с ушами как у летучей мыши и нелепым, высоченным лбом ученого-мудреца, как бы подавляющим остальные черты. Глаза заменяли неглубокие впадины, сделанные большим пальцем, собственно, их и заметно-то не было.
Но Фезер и миссис Уайт просто охали от восторга, разглядывая это изделие, и Голубоглазый даже придвинулся ближе, пытаясь понять, что же там такого замечательного.
Тут Фезер так гневно на него взглянула, что он шарахнулся назад и хотел уже сбежать, но было поздно: миссис Уайт тоже заметила его, и в ее глазах он увидел тревогу, а не радость узнавания. Казалось, она решила, что он может быть опасен, что он пришел повредить Эмили, ударить ее или…
— А ты-то что здесь делаешь? — обратилась к нему миссис Уайт.
Голубоглазый пожал плечами.
— Н-ничего.
— Где же твои братья? И мать?
Он снова пожал плечами. Оказавшись наконец лицом к лицу с теми, за кем так давно наблюдает, он обнаружил, что практически лишился дара речи и способен произнести всего несколько слов, да и то сильно заикаясь. В общем, он оказался совершенно беспомощен и не смог оправдаться, когда миссис Уайт возмущенно воскликнула:
— Ты постоянно меня преследуешь! Чего тебе нужно?
И опять он лишь молча пожал плечами. Этого он не смог бы объяснить даже ей, даже если б они были одни, а уж в присутствии Фезер пускаться в объяснения было и вовсе невозможно. Он смущенно поерзал на стуле, чувствуя себя на редкость глупым и по собственной вине угодившим в ловушку, и вдруг ощутил в горле проклятый вкус витаминного напитка; виски моментально пронзила боль, казалось, лоб раздулся и вот-вот лопнет, словно воздушный шарик, если его сильно сжать руками…
Фезер прищурилась и спросила:
— А ты знаешь, что это называется вторжением в частную жизнь? Между прочим, Кэтрин вполне может и полицию вызвать.
— Он всего лишь ребенок, Фезер, — остановила ее миссис Уайт.