Он не договорил, махнул рукой.

– Я не знаю, почему тебя, – медленно выговорила она. – У тебя в глазах что-то, Веня. Такое живое, печальное…

– Ну и что? – невесело улыбнулся он. – Может быть, и осталось еще живое. Пока… Многие на это клевали. Но я-то знаю, что это обман. И ни тебя, ни себя обманывать не хочу.

Она и вправду надеялась, что он сможет ей объяснить то неясное, тревожное, что было в ее каждодневной жизни, что поднималось в ее душе. Но вместо этого он запутывал ее еще больше.

– Я не выдержал жизни, – вдруг сказал он. – Она меня напрочь раздавила, и я даже не заметил, когда это произошло.

– Что это значит? – спросила Аля.

– Да просто пошел у себя на поводу, наверное, – пожал он плечами – так спокойно, как будто говорил о ком-то постороннем. – Один раз поступил так, как легче всего было поступить в сложившихся обстоятельствах, хотя прекрасно знал, что поступить надо было иначе. Потом второй раз… И все, понесло.

– Ты о Варе говоришь? – догадалась она.

Венька снова улыбнулся.

– И о Варе тоже. Хотя это, может быть, не самое худшее, что я сделал. Ей я, по крайней мере, жизнь не поломал. В отличие от себя. Перед собой я больше виноват. Да о чем я тебе говорю, Сашенька! – спохватился он.

– Опять ты! – Она едва не заплакала. – Веня, ну, может, я не так хорошо все понимаю, но я же хочу понять! Почему ты считаешь меня глупой?

– Ну что ты. – Он погладил ее по руке. – Я, конечно, не знаю, умная ли ты, Сашенька. Но что толку в пустом уме? А ты чуткая, внутренне очень содержательная. Ты из тех людей, которые из полноты себя многое могут создать. Ты мне поверь, я правду говорю. Я же режиссером когда-то был, имел кое-какую проницательность.

– Почему – был? – воскликнула Аля. – Ты и сейчас! Это же ты придумал – с перчаткой. Во мне все как будто зазвенело…

– Ох, как мне жаль! – Боль мелькнула в его глазах и исчезла. – Как мне жаль, что на это идут твои лучшие силы! И ничего поделать нельзя… Да это же ерунда, Сашенька, – про перчатку про эту. Гнусная имитация, ничего больше. Даже если получается красиво. Таких штучек можно кучу придумать! Газовые плиты «Огненный столп»! Бумага для офисов «Белая стая»! Торшеры «Будем как солнце»! Какие там еще книжки написали когда-то поэты? Интересно, на котором слогане крыша поедет и блевать захочется?

Ей показалось, что вот сейчас он и скажет, сейчас и объяснит… Но он молчал.

– Но что же вместо этого? – наконец спросила она. – Что мне делать, если не это? Веня, я совсем растерялась, меня теперь даже честолюбие не спасает.

– Если бы ты была не ты, а просто милая, спокойная девочка, я бы тебе сказал: роди ребенка, воспитывай, читай хорошие книжки и живи с чистой душой. Это не так мало, как тебе по молодости кажется! Но ведь тебе – такой, какая ты есть – этого мало?

Он смотрел на нее в упор, Аля даже поежилась под его неожиданно прояснившимся взглядом. Папироса с марихуаной давно была докурена, из бутылки он не отпил ни глотка.

– Мало тебе этого? – повторил Венька.

– Мало… – едва слышно произнесла Аля. – И что же?

– Тогда каких ты ждешь советов? Тогда вся надежда на судьбу. Может, она в тебя вложила силы. Выстроила стержень. Тогда сможешь.

Он говорил отрывисто, как будто ему тяжело было дышать.

– Ты о воле говоришь? – спросила Аля. – Не обижайся, но Илья говорит, например, что ты безвольный.

– На что же обижаться? – улыбнулся он. – Правильно говорит. А если б не он, я бы вообще давно… Илюшка меня за шкирку держит, как котенка паршивого. Он мне всегда давал последний шанс. Матерился, говорил: все, Бен, это уж точно в последний раз! А я, гад такой, опять… Но должен же хоть кто-нибудь плюнуть на справедливость и просто не дать сдохнуть?

Последнюю фразу он произнес с таким отчаянием, что у Али сердце дрогнуло. Она не знала, что можно после этого сказать. Венька ничего не объяснил ей в ее жизни, но он сделал с нею что-то другое, гораздо более важное…

Але показалось вдруг, что вся ее душа открывается, наполняется, что в ней может уместиться так много… И Веньку она чувствовала теперь так ясно и пронзительно, словно весь он уместился у нее в душе.

– Кто-нибудь должен, – твердо сказала она. – Но ведь это само собой понятно!

– Ты думаешь? Эх, Сашенька!.. Хорошо, что ты пришла, – вдруг сказал он. – Я уж, по правде сказать, загибался совсем.

– А теперь что? – улыбнулась она.

– А теперь, может, не загнусь пока. – Венька улыбнулся в ответ. – Даже, может, усну сейчас. Обману себя еще разок.

– Я тогда поеду, Веня, – сказала Аля, вставая с ковра. – Ты на диване на этом будешь спать? – с улыбкой спросила она.

– Где ж еще! Знаменитый диван, – кивнул он. – Рассказывал тебе Илюха? Ну вот, так оно и было, как он тебе рассказывал. Есть трамвай «Желание», а это диван «Иллюзия». Когда мальчик был чист и юн… Ты машину не водишь, Сашенька?

– Нет, – удивилась она. – А почему ты спрашиваешь?

– Думаю, как ты сюда добралась. И как обратно поедешь.

– Да уже утро. – Аля подошла к окну, приподняла жалюзи. – Правда, утро, Веня. Метро открылось. Просто ведь сейчас светает поздно – зима… Тебе и времени не осталось поспать, скоро все соберутся.

– Ничего, мне хватит. А ты научись все-таки машину водить. Я с таким кайфом ездил когда-то – когда пил не каждый день. Еще мог волю тренировать. Скажи Илюшке, он научит.

– Ладно, – кивнула она. – Ты правда спать будешь, Веня?

– Буду, буду, – подтвердил он. – Честное пионерское. Я же вообще-то спокойный, как слон. Сам не понимаю, почему все так повернулось.

«Какой же ты спокойный? – думала Аля, медленно идя к метро по пустынной, темной улице. – Спокойные все знают, все умеют, во всем уверены. А ты даже о себе не знаешь ничего, и мне объяснить ничего не можешь… А мне с тобой хорошо – вот загадка!»

Глава 8

Время шло однообразно, несмотря на пестрый круговорот Алиной жизни. О Веньке она думала мало – да можно сказать, совсем не думала. Она представляла себе, как он живет, и ее совсем не тянуло в тот поток, в котором он плыл себе и плыл по течению.

Правда, и собственная жизнь тоже казалась ей потоком, ровным и однообразным. Это было странно, но это было так.

Иногда Аля вспоминала, как сидела в квартире Наташи Смирновой, смотрела на свое отражение в дверцах полированной стенки и думала об однообразии жизни, которого ей так хотелось избежать. Теперь ей казалось, это было так невозможно давно, что как будто и не с нею. Все до неузнаваемости переменилось в ее жизни, все стало другим. А однообразия избежать не удалось, и она даже не представляла, как его вообще избегают.

Прежде были хоть иллюзии: поступлю в ГИТИС, стану актрисой… Теперь и иллюзий не осталось. Ну поступлю, ну стану. Буду слоняться по кабакам, играть в богему, ждать с собачьей готовностью в глазах, не глянет ли в мою сторону какой-нибудь начинающий режиссер.