Веселая злость плясала в ее груди, как живой человечек, пока она сбегала по ступенькам на пляж, стягивала с себя платье за мгновение до того, как броситься в темные, теплые волны. Душа ее ликовала, и Аля догадывалась почему.
Она была свободна, совершенно свободна! Никто не мог ее заставить делать то или это, никто не имел власти над ее душой – и это было так много, что Аля захлебывалась своей свободой, как захлебывалась морской водой, ласково плещущей ей в лицо. Ей было весело, щекотно, и она смеялась как маленькая, бултыхаясь в теплых волнах.
«И все сделаю, что захочу, и никого не боюсь, и некого!..» – обрывисто и радостно думала она, натягивая свое блестящее ресторанное платье на мокрое тело.
Рядом смеялись влюбленные, лежащие друг у друга в объятиях прямо на прибрежной гальке, звенели стаканы и гитарные струны. Кто-то пел печальную песню:
Только мне не спится,
Я с тобою в ссоре
И гляжу на небо
В клетчатом узоре!
Но в голосе поющего не было и следа печали. Жизнь кипела и бурлила вокруг, разрушая все преграды и сбрасывая с себя все, что мешало ей оставаться жизнью.
Аля быстро шла по улице Десантников, угадывая впереди силуэты трех кедров на фоне высоких звезд.
Она хотела сразу пройти к себе во флигель, но на мгновение замешкалась на развилке асфальтовых дорожек. Площадка перед домом, над которой струились с деревянных стропил виноградные лозы, была освещена. Несколько плетеных кресел стояло на ней, и Але показалось, что Глеб Семенович сидит в одном из них, рядом с кедром.
Поколебавшись несколько секунд, она пошла к освещенной площадке.
– Глеб Семенович! – негромко окликнула Аля, подойдя поближе и разглядев, что он действительно сидит в кресле-качалке. – Извините, можно я с вами посижу немного?
– Алечка? – Глеб Семенович удивленно выглянул из-за высокой спинки кресла. – Что так рано, то есть поздно, сегодня? Садитесь, садитесь.
Он качнулся в кресле и встал, предлагая Але свое место.
– Зачем вы встаете, я рядом сяду. – С этими словами Аля села в соседнее кресло, зачем-то вынесенное на улицу, хотя Глеб Семенович был один. – Просто освободилась пораньше.
– Винца выпьете? – предложил Глеб.
Тут только Аля заметила, что рядом с его качалкой стоит большая бутыль, а в ней золотится вино. В руке Глеб Семенович держал граненый стакан.
– А я не знала, что вы пьете, – удивилась Аля.
– Да что ж я, совсем божий одуванчик? – улыбнулся полярный летчик. – Выпиваю, конечно, в Крыму как не выпивать? Сейчас стакан принесу.
Прежде чем Аля успела сказать, что сбегает сама, он пошел в дом и через минуту вернулся со стаканом, но уже не граненым, а тонким, с серебристым ободком по краю.
– Вино хорошее, действительно домашнее, можете пить без опасения, – сказал Глеб Семенович, наливая вино.
– Да я и так здесь без опасения пью, – ответила Аля.
– И напрасно, между прочим, – заметил он. – Я вас забыл предупредить, чтоб вы на рынке поосторожнее были. Там домашнее вино хорошее с трудом найдешь – в основном с завода винный материал воруют. Что в него понамешано, сам черт не разберет. Говорят, некоторые даже резину паленую добавляют для дури.
– Надо же! – удивилась Аля.
– Так что имейте в виду на будущее, и Максиму скажите. Я вас лучше с одним виноделом здешним познакомлю, у него и будете брать – все сорта, и без обмана!
– Да я не знаю… – сказала Аля. – Не знаю, как насчет будущего… Я, может быть, уеду скоро. Придется уехать, – пояснила она.
Ей действительно показалось, что придется уехать. Неизвестно, что взбредет в голову Серому после ее выходки, – зачем искушать судьбу?
– Что так? – спросил Глеб Семенович, но, не дождавшись ответа, не стал повторять вопрос. – Жаль, честное слово. А я уж было к вам привык.
– Я тоже, – засмеялась Аля. – Да, может, и останусь еще, это я так сказала, Глеб Семенович, я и сама еще не знаю.
– Вы чем-то взволнованы, Алечка? – спросил он. – Если вам неловко отвечать…
– Почему же неловко? Вам – ловко, – ответила Аля; ей действительно легко и хорошо было разговаривать с ним, и ни тени неловкости она не чувствовала. – Наверное, сейчас немножко взволнована. Я в такой растерянности была все это время, в таком смятении – и вдруг мне показалось, что оно разрешилось, хотя я сама еще не понимаю, чем. И я, конечно, взволновалась немножко.
Аля говорила слегка сбивчиво, как пьяная, хотя сладковатое, с терпким привкусом виноградной косточки вино не слишком ударило ей в голову.
– С чем же было связано ваше смятение? – спросил он. – Извините, Алечка, это я по-старчески интересуюсь – мало ли… Все-таки жизненный опыт у меня не просто большой, но и разнообразный. Хотя в вашем возрасте над такими вещами принято смеяться.
– При чем тут мой возраст? – Аля пожала плечами, сиющими в свете лампы, над лифом открытого блестящего платья. – Я совсем не смеюсь… Оно не то что совсем уж прошло, смятение, оно и сейчас есть. Но как-то не так безысходно, что ли… Я просто не знала – кто я, что я… Что мне делать с собой, как мне жить. Глупости, в общем, – заключила она.
– Почему же глупости? – слегка даже обиделся Глеб Семенович. – Я, между прочим, вот уж двадцать лет сижу и думаю об этих глупостях, и все-таки дураком себя не считаю. А ведь мне в жизни, в отличие от вас, ничего уже в общем-то не предстоит. А в вашем возрасте такие размышления естественны! Должны быть естественны, – поправился он.
– Понимаете, – слушая уже не его, а себя, сказала Аля, – я хотела быть актрисой…
И, не замечая, как слово тянет за собою слово, она рассказала старому полярному летчику все, что могла рассказать о том странном, мучительном годе своей жизни, из которого она, как пуля, вылетела прямо на коктебельский берег.
Глеб Семенович слушал, не перебивая, но по его лицу невозможно было понять, что он думает и как относится к ее рассказу. Время от времени он прихлебывал вино, золотые отсветы плясали в его глазах и даже в морщинках у глаз. Сухие иголки падали с кедра, одна уже плавала в его стакане, но он не обращал на это внимания.
– Я бестолково говорю? – на мгновение остановилась Аля: ей показалось, что он погружен в собственные мысли и больше не слушает ее. – Но все было так быстро, всего за один год…
– Говорите, Аля, говорите, – покачал головой Глеб Семенович.
– Я понимаю, что совсем не так жила, как надо, – продолжала она. – И его не виню. Он, может быть, любил меня – так, как мог, насколько мог. И я сама перед ним виновата. Мне ведь, знаете, все равно было, чем он занимается, что делает, я его даже не расспрашивала ни о чем. Мороженое какое-то, ночной клуб, клипы… Так не живут с мужчиной, я понимаю!
– А почему вы думаете, что должны были интересоваться вещами, которые вам казались пустыми? – вдруг спросил Глеб Семенович. – По долгу супружеской службы?