– Сколько вам за нее заплатили?
– На этот вопрос я отвечу в суде, если придется.
– Обязательно придется. А если сделаете это сейчас, то сможете избежать многих неприятностей. Особенно важно знать, не расплачивался ли Дюрант чеком.
– Никаких чеков, – сказал Гилберт. – Дюрант, вы говорите? Вот оно что! Послушайте, вы узнали все, что хотели. Теперь я возвращаюсь на свою вечеринку, а вы можете идти на свою.
Тут вмешалась Делла Стрит:
– А вы не могли бы ответить на один мой вопрос, мистер Гилберт?
Гилберт обернулся и, оглядев ее с ног до головы, молча выразил одобрение.
– На твой, детка, да. Я отвечу на один твой вопрос.
– За эту картину с вами расплатились стодолларовыми банкнотами?
Немного подумав, он сказал:
– Я бы предпочел не отвечать на этот вопрос, но раз уж обещал… Да, со мной расплатились стодолларовыми банкнотами, и, поскольку ты мне нравишься, я скажу больше. Там было ровно две тысячи, и я получил двадцать стодолларовых бумажек. Но это не имеет никакого отношения к тому, что вы ищете.
– Две недели назад? – уточнил Мейсон.
– Около того. Дней десять.
– Каким образом картина опять оказалась у вас?
– Ее и не забирал никто. Она все время здесь.
– А есть ли на этой картине какая-нибудь отметка, по которой вы можете отличить ее от оригинала?
– Я могу отличить, – сказал Гилберт, – и держу пари, что больше никто.
– А вы уверены, что это копия?
– Это копия.
– Сколько вы за нее хотите? – спросил Мейсон.
– Вы что, покупаете ее?
– Возможно.
– Ну ладно, не давите на меня. Я подумаю и дам вам знать.
– Когда?
– Когда решу.
– Хорошо. Вот моя визитная карточка. Я Перри Мейсон, адвокат.
– Черт, да я знаю. Сразу узнал, когда вы появились. Ваше лицо уже примелькалось в газетах. А эта киска кто?
– Делла Стрит, мой секретарь.
Гилберт еще раз смерил ее взглядом.
– Ненормальная, – констатировал он.
– Благодарю вас, – отпарировала Делла.
– А чем ты сейчас занимаешься? Дела или прогулка?
– Дела.
– Когда уходишь?
– В любое время.
– Давай бросай этих папашек и пойдем к нам – милые люди, никакого притворства, пустопорожней болтовни; только прямой разговор – глаза в глаза.
– Как-нибудь в другой раз. А у вас есть право продавать эту картину?
– Откуда мне знать. Если ее покупает адвокат, пусть он и волнуется обо всем.
Тут вмешался Мейсон:
– Очень важно знать, что с картиной ничего не произойдет. Так сколько денег вам надо прямо сейчас, чтобы я мог забрать картину с собой?
– Деньги, деньги, деньги! Мне так надоели эти жлобские разговоры о деньгах, что я скоро взвою. Знаете что? Это мои проблемы. У меня талант, за который люди готовы платить деньги, а я такой ненормальный, что беру эти деньги. Послушайте, что я скажу вам, Мейсон. Мне не нужны деньги. Они у меня есть. Во всяком случае, хватает на эту берлогу, еду, сок. Все остальное мне достается даром. Знаете, я чуть было не решил подарить эту картину вашей секретарше на память обо мне, но потом передумал. Пусть она побудет немного у меня. И еще я хочу вам сказать. Не ходите больше сюда и не предлагайте мне денег. Я покончил с ними. Из-за них я могу стать таким же жлобом, как вы. Деньги не проживут за вас вашу жизнь. Не все можно купить за деньги. Одни лишь иллюзии, фальшивые ценности. Счастья за деньги не купишь. Его можно только выстрадать. Вот с этим цыпленком, думаю, пока все в порядке, а вы двое – конченые люди. И самое печальное, что вы оба – мужики с мозгами и при желании могли бы выбраться из этой рутины. Но вам не хватает смелости. Вы по рукам и ногам связаны цепями условностей. А, к черту все. Возвращаюсь на вечеринку. Там говорят на одном языке со мной. Выходите, притон закрыт.
– И все-таки я хочу быть уверенным, что с картиной ничего не случится, – настаивал Мейсон. – Это очень важно.
– Вы все это уже говорили. Не стоит повторяться. Пластинка изнашивается.
– Я просто хотел убедиться, что вы правильно меня поняли.
– Вы говорили громко и внятно. Я слышал и в первый раз, и во второй. Не задерживайте меня и не предлагайте денег. Меня тошнит от них. – Он еще раз оглядел Деллу: – Возвращайся в любое время, лапонька. – Потом, повернувшись к Дрейку и Мейсону, сказал: – Ну, я пошел на вечеринку. Давайте проваливайте.
Они вышли в коридор. Гилберт захлопнул за собой дверь.
– Желаю повеселиться, – сказала Делла.
Он обернулся и еще раз оценивающе посмотрел на нее:
– Мы-то повеселимся. А вот ты тоже могла бы.
Он немного постоял с ними у лифта, а потом зашлепал босиком по коридору.
– Да, это талант, замечательный талант, – сказал, провожая его взглядом, Мейсон. А потом, обращаясь к Делле, спросил: – А как ты узнала, что Дюрант расплатился с ним стодолларовыми банкнотами?
– А я и не знала. Просто попробовала наугад.
– И попала в яблочко.
– Как вы думаете, эта копия висела в салоне на яхте? – спросил Дрейк.
– Нет. Они выжидали. Они собирались держать на крючке Олни и Рэнкина, пока кто-то из них не проглотил бы наживку. После того как Олни подал бы в суд и эксперты под присягой подтвердили бы подлинность картины, Дюрант постарался бы подменить ее и доставить на экспертизу в суд подделку. Эксперты, которые видели оригинал, выходя для дачи показаний, клялись бы, что это подлинный Фети. Тогда адвокат Дюранта попросил бы их посмотреть повнимательней и приступил бы к перекрестному допросу. Эксперты стали бы сомневаться и искать какие-нибудь опознавательные знаки, но их там не было. Возможно, они продолжали бы клясться, что это оригинал, или, наоборот, охваченные паникой, отступили бы от своих слов. Дюрант выиграл бы.
– А смог бы он доказать, что это копия? – спросил Дрейк.
– Там есть какие-то тайные отметки, которые помогли бы ему это доказать. Что-то такое, указывающее на время создания картины, то есть годы спустя после смерти Фети.
– Будь Дюрант жив, Олни не поздоровилось бы.
– Да, будь он жив, – повторил Мейсон.